Уже не слышно было голосов и криков ребятишек, возивших на лошадях копны к зароду, и Лепендин догадался, что зарод уже сметали, свершили, и он уже трезво и ясно рассудил, что сейчас, когда поедет, посмотрит его…
Он еще слышал, как Аня плескалась под берегом на мелком песчаном месте, и опять думал, что нужно сказать о своем будущем отъезде и как это нужно сказать, какими словами, чтобы не огорчить, не ранить ее, чтобы она была уверена, что он ее любит и будет любить всегда, но есть вещи сильнее его желаний… И еще много убедительных слов мелькало в его остывшей голове, но все слова эти казались ему грубыми, как еловые поленья.
И вот она легко взбежала на берег, запрыгала, отряхивая воду, и капли с волос западали солнечным дождем.
— Какое счастье! — смеясь, приговаривала она. — Какая вода!..
И он опять не мог ничего сказать.
Потом они простились. Она неожиданно серьезно и пристально взглянула ему в глаза, как взрослая женщина, с какой-то церемонной холодностью быстро поцеловала его и, подхватив сумку, не оглядываясь, побежала к канаве. В какой-то миг она покачнулась на бревне, — он видел, как тревожно взметнулась ее рука, но в другой миг она уже прыгнула на берег, пошла по тропинке.
Она ни разу не обернулась, как и отец, когда вот так же уходил, а вскоре где-то в зарослях цветущего шиповника послышалась ее песня…
Солнце уже коснулось земли, тяжело осело, и тени загустели в кустах, вода под берегом почернела. Странная минута: еще ясный солнечный свет, еще небо все озарено солнцем, а на земле уже бродят полновластно тени ночи, захватывая все новые и новые места. Скоро здесь будет темно, поднимется туман, и смятая трава медленно нальется росой под покровом ночи…
Не так ли было и на душе у Лепендина: лучезарный свет его счастливых снов не хотел сдаваться под натиском чего-то чуждого, но имеющего какое-то странное, нелепое право и потому неизбежного…
Жеребец, привязанный к ветле, истово хлестал себя длинным хвостом, отгоняя тучей вьющихся над ним комаров и мух. Лепендин отвязал повод, поставил ногу в стремя и, еще раз поглядев на смятую траву, решительно кинул себя в седло и толкнул жеребца стременами.
Пресняков с нескрываемым выражением счастья шагал по двору, а Цямка, сидя на крылечке и держа в руках телеграмму так, чтобы Петр Иванович мог ее читать, рассказывала, как дело было, как прибежала почтарка с телеграммой, как Цямка напугалась, да как у нее «чего-то» в глазах сделалось, да что подумала, да как побежала было искать Петра Ивановича, да с полдороги вернулась.
— А как подумала, башка стара, ты другой да дорогой! Подхватилась и обратно!..
Пресняков со счастливой улыбкой слушал рассказ Цямки. И в самом деле, как не радоваться?
«Срочно выезжай Саранск академии пришел вызов Лена».
Пришел вызов!.. Об этом Пресняков мог только мечтать, да и то затаенно, не утешая себя даже надеждой. Порой ему казалось, что вся его доморощенная затея не стоит выеденного яйца, что дела не спасет участие Купряшкина, что вообще в этом участии больше какой-то мелкой корысти, чем искреннего желания. Но вот, оказывается, не пропало даром дело Преснякова!..
— Все, говоришь, люди хорошие? — спросил Пресняков, наклоняясь к Цямке и глядя счастливыми глазами в ее блеклые утомленные глаза.
— Ой, Иванович, не говори! Прямо сердце оборвалось, как она мне этот листок-то сунула!.. — в какой уж раз рассказывала свое Цямка и тоже чем-то была счастлива. — Да где же Аня-то не идет! Вот обрадуется!
Пресняков наклонился над листочком бланка, на котором был написан заветный текст. Каждое слово было и нем полно торжества, света и любви.
— Господи, — сказал он, опять шагая по мягкой траве, — как все это пережить и не умереть!..
Уезжал Пресняков на другой день. Ненадолго огорчившийся Пивкин сам похлопотал о подводе, сам запряг и подогнал лошадь к дому Цямкаихи.
У Преснякова было все готово, и засуетившаяся Цямка потащила уже было вещмешок с гостинцами на телегу, как во двор вошел дед Туча и незаметно остановился у воротного столба. Был он в лаптях, в зипуне, в шапке с кожаным выгоревшим верхом. В руках он держал небольшой мешочек.
Первой увидела его Аня.
— Вот Петру Ивановичу гостинец принес, — сказал он.
Оказалось, что это лесные орехи.
— Еще осенью собирал, — объяснил дед Туча. — Не обессудь, Иванович, больше нечего…
Пресняков, как мог, неловко обнял старика.
— Спасибо. Это для меня лучше всего, — сказал он.
— Ну, не забывай нас, приезжай на другое лето, — бормотал старик, и слезы блестели у него в морщинах и бороде.