— Чего у тебя болит? — тихо спросила она, подойдя ближе.
— Хлеба хочу, — прошептала девочка и шевельнула ручками, словно хотела протянуть их.
Конечно, Аня слышала о том, что когда люди долго недоедают, у них делается кожа серой, а живот непомерно большим, и давно, в начале войны, ей пришлось видеть на вокзале в Саранске ребят, которых привезли из Ленинграда. Но тот голод, все те военные несчастья связывались в ее сознании с фронтом, с фашистами, а теперь-то этого ничего не было, не было ни фронтов, ни войны, фашисты разбиты, на земле мирная жизнь, люди радуются этой мирной жизни, и эта восьмилетняя девочка тоже скоро поправится. Аня уверена, что здесь, в селе, где на полях растет хлеб, где есть коровы, которые дают молоко, иначе и быть не может. Надо только немножко потерпеть.
— А мама твоя где? — спросила Аня, опускаясь перед девочкой на корточки.
— Нету мамки, — спокойно сказала девочка, глядя на Анино платье. — Умерла мамка.
— А папа? — спросила опять Аня.
— Папка на фронте погиб, — так же спокойно, равнодушно ответила она.
— А с кем ты живешь?
— С Федькой.
— Это твой дядя?
— Нет, мой братик.
— Сколько ему лет, Федьке?
— Пятнадцать, — тихо сказала девочка — она никак не могла отвести взгляда от Аниного платья.
— А где он сейчас?
— Они с Мишкой на станцию ездят, коноплю туда возят.
Аня вспомнила вчерашних мальчиков, с которыми ехала сюда, в Урань. Значит, один из них старший брат этой девочки.
— Может, он хлебца привезет, велел его ждать, вот я и жду, — сказала девочка и посмотрела вдоль улицы.
— А еще кто-нибудь есть у тебя?
— Бабка, — сказала девочка, — да она не ходит, на печке сидит. Может, умерла, — добавила вдруг она тихо.
— Как — умерла? — удивилась Аня. — Что ты такое говоришь?
— Это она сама так говорит, — сказала девочка и вдруг улыбнулась. — Помру, говорит, скоро.
Аня вздохнула с облегчением и тоже улыбнулась.
— Ну, это так просто говорят!..
— Говорят, — тихо согласилась девочка и опустила белую, давно не мытую и не чесанную головку.
Аня постояла молча, порылась в сумочке своей, но там ничего съестного не было, и она это сама знала, конечно, но, может быть, каким-то чудом мог там оказаться кусочек сахара или конфетка!.. Но ничего, кроме документов, носового платка, заколок для волос, лент и всякой подобной мелочи, в сумочке не было.
— Я к тебе еще зайду, — сказал Аня виновато.
— Ладно, заходи, — ответила девочка, подняв голову и глядя на Аню все такими же неподвижными большими глазами. — Скоро Федька придет, — добавила она.
Глава вторая
Старик в пилотке, который недавно подметал у сельсовета, теперь сидел на крылечке и свертывал из клочка газетки папироску. Аня решила, что председателя все еще нет, и хотела уж пойти дальше, как старик окликнул ее:
— Эй, гражданка! — И махнул ей рукой, чтобы подошла.
— Товарищ председатель пришел, — сказал он, когда Аня подошла. — Иди, тебя ждет. — И подвинулся на ступеньке, давая ей дорогу.
В просторных сенях, в самой комнате, куда она вошла, полы были вымыты, еще мокры и темны, и от них веяло прохладой. По голым бревенчатым стенам висели большие красочные плакаты и лозунги, от которых у Ани зарябило в глазах. В углу, под портретом Сталина, сидел за столом мужчина в белой кепке, и Аня догадалась, что это и есть председатель сельсовета.
— Здравствуйте, — сказала Аня от порога. — Фельдшером послали меня в ваше село…
Председатель, подозрительно наблюдавший за ней из-под козырька, вдруг поднял голову и заулыбался с каким-то горьким недоумением, а другой мужчина, возле стола которого стояли костыли, крякнул и стал крутить папироску.
— Вот мое направление, — поспешно добавила Аня, думая, что ей не поверили.
Председатель взял бумаги и стал читать. Читал он долго, каждое слово, должно быть, по нескольку раз, словно и в самом деле все еще не мог поверить в то, что эта девушка — фельдшер, что и бумаги это ее. Потом он сказал:
— Ну что же, очень хорошо. — И помолчал, со значительной строгостью глядя на нее. — Давай, товарищ Преснякова, приступай к исполнению своих обязанностей.
— Я понимаю, — сказала Аня и смутилась, покраснела, потому что тот человек, закуривший огромную «козью ножку», откровенно чему-то улыбался. — Да только где? Я слышала…