— Ну так что вам? — Семен растянул мехи. — Западноевропейскую или русскую?..
— Нам хоть какую, была бы игра — и хорошо…
Любители вечерних «пятачков» будто только и ждали гармонь. Начал Семен играть, и со всех сторон собрались сюда девушки и парни. На «пятачке» делалось с каждой минутой все теснее.
Груша взяла Аню за руку, начала ее крутить будто перышко и сама шептала ей на ухо: «Давай, как наши ураньцы, давай…» И у Ани ноги еле касались земли. Смотря на них, пошли танцевать и другие — парни сами, девушки сами. Кто умел, а кто и нет, никто не обращал на это внимания.
Если бы это было днем, то было бы видно, какое облако пыли поднялось над «пятачком». Да ведь пыль не масло — вытряхнется. Зато как хорошо под гармонь танцевать! Ноги сами ходят, да так хорошо, да так все ловко и ладно! Эх! Давай, Сема, давай!.. Ох, как хорошо! Играй одно и то же весь вечер, и никому не надоест! Ух ты да эх ты! Курмыж веселится! Их! Ах! Вот так мы! Кто остался один, и тот в стороне пляшет. Как умеет, так и пляшет: тра-та-та, тра-та-та… Веселится Курмыж!
Глава седьмая
Бабка Марфа, умершая неделю назад, была тещей секретаря сельсовета Захарыча, так что когда приходившие в сельсовет люди выражали особенно скорбное соболезнование, то Захарыч эти ненатуральные вздохи относил к обычному человеческому лукавству. Но вот и сам Аверяскин:
— Ох, господи, что делается! Жить бы ей еще да жить, а тут видишь: прибежала, ткнула иголкой своей, вот и все, и взятки с нее гладки. Медицина! — добавил он, презрительно фыркнув.
— Да ты это про что, Иван Филиппович! — удивился Захарыч, заполнявший за своим столом налоговые «напоминания».
— Я-то что… Вся Урань только о том и говорит, прямо хоть докладную в райисполком пиши…
— Да о чем?
— Да о том, чтобы другого медработника присылали.
— Чем же Преснякова тебе не угодила?
Иван Филиппович помолчал, постукал пальцами по стеклу на своем столе и сказал строго:
— Народ недоволен.
Захарыч свернул папироску, закурил, пыхнул на середину комнаты клуб сизого дыма и сказал:
— Не дело ты говоришь, Иван Филиппович.
— Но, но! — возвысил голос оскорбленный Аверяскин. — Выбирай выражения!
Захарыч промолчал.
— Вместо того чтобы лечить людей, — продолжал Иван Филиппович, встав за столом, — она, видите ли, занимается какими-то обходами, проверяет дома, записывает чего-то и все такое. Разве это дело фельдшера? Это без нее сделают, для этого есть специальные учреждения, и нечего понапрасну людей смущать и беспокоить. Я вынужден написать…
— Ты бы лучше похлопотал о дровах для школы да для медпункта, — перебил Захарыч. — В школе ведь ни полена нет.
— Знаю сам, — перебил Аверяскин.
— Вчера опять же Преснякова приходила: Качанову надо в роддом отправлять, транспорт нужен.
— А где я возьму транспорт твоей Пресняковой?! — крикнул Аверяскин. — Пускай идет сама к Лепендину и просит транспорт, я посмотрю, как он даст!
— Вот и писал бы в райисполком, чтобы на сельсовет выделили лошадь, — сказал Захарыч спокойно.
— Знаю сам! — и Аверяскин, как всегда в таких случаях, надел фуражку, пробежал руками по пуговицам. — И прошу не учить, что мне делать и о чем писать в райисполком. Как-нибудь и сам разберусь. И вообще…
— Что — вообще? — спросил Захарыч, кривя глаз от едкого дыма.
— Много ты на себя берешь, вот что, товарищ Тараданкин! Вместо того чтобы помогать работе Совета, ты ставишь мне палки в колеса!.. Я это так не оставлю!..
Впрочем, все эти слова Аверяскин говорит уже не впервые, и Захарыч пожимает плечами. Он хорошо знает что завтра же утром Аверяскин придет сюда как ни в чем не бывало, а у самого Захарыча не хватит духу — то ли жалость, то ли еще что? — напомнить ему вчерашние слова.
— Я это так не оставлю! — повторяет Аверяскин и уходит, хлопнув дверью.
Оставшись один, Захарыч думает о том, как же все-таки быть с дровами и с лошадью для Верки Качановой? Идти самому к Лепендину? Но разве Володька сидит в эти дни в правлении? Летает, как черт, по полям, по токам, его и на двух ногах не найдешь, не то что на одной… Сходить, может, к Сатину? Да ведь и он на току теперь, где же ему еще быть!..
С хлебом нынче вроде хорошо у них идет дело, думает Захарыч, сворачивая новую папироску и вспоминая вчерашнюю мимолетную встречу с Михаилом Пивкиным. «Если поставки не прибавят, останется и на трудодни маленько!» Куда бы как хорошо-то, а то ведь совсем оскудел человек, на одном настроении тянет, на одной надежде на первый послевоенный урожай…