Это был ее муж, Петр Иванович Пресняков. Тот Пресняков, о котором три года назад известили Елену Васильевну: «Пал смертью храбрых…»
Петр Иванович поцеловал жену и стал успокаивать:
— Леночка, хватит, хватит…
Елена Васильевна сняла с мужа шинель, шапку. Теперь он стоял перед ней в гимнастерке, на груди, на левой стороне — желтая узенькая лента тяжелых ранений; на правой — орден Красной Звезды и гвардейский значок. Рукава гимнастерки были оба пусты и аккуратно подвернуты и подшиты.
— Петя! — испуганно сказала Елена Васильевна. Она только сейчас увидела: у мужа нет обеих рук…
А Петр Иванович сел на диван у стены, опустил наголо остриженную голову.
— Что с тобой сделали, Петя?! — запричитала Елена Васильевна и села рядом с мужем и робко обняла его, боясь сделать ему больно. И почувствовала, как дернулись под гимнастеркой остатки рук. Елене Васильевне даже как-то нехорошо стало, какой-то холод прошел по ее телу. Но она пересилила это чувство, не отстранилась и сидела рядом молча и тихо плакала.
По телу Петра Ивановича от этого прикосновения жены пошли мурашки. «Да, не так надо было поступить, — подумалось ему. — Не нужно было приезжать. Жить бы да жить там, где уже ко мне привыкли. — Он скосил глаза на Елену Васильевну. — Она за что будет страдать со мной, с безруким? А ведь ей только тридцать восемь лет. Еще молода, и вся жизнь еще впереди…»
Так они сидели рядом и молчали.
Преснякову с особенной, острой тоской вспомнился дом инвалидов — одноэтажный длинный рубленый дом, похожий скорей на казарму. Там он жил после долгого лечения в госпитале. Этот дом стоял в лесу, на берегу озера, неподалеку от Казани. Место хорошее, красивое, выбрано будто нарочно для людей, которые потеряли здоровье на фронте.
Были у Петра Ивановича и товарищи. Одни такие же калеки, как он сам. Другие и вовсе без рук, без ног… И рядом с ними те, которые были как Пресняков, чувствовали себя, можно сказать, королями. Видимо, это и заставило Петра Ивановича по-новому посмотреть на себя. И потому после долгих колебаний он решил наведаться домой. Если что, он может и обратно вернуться туда…
Петр Иванович опять посмотрел на жену. Она плакала, платочком вытирая слезы.
Аня дошла до станции. На дощатой платформе, а особенно в стороне, под навесом, где бабы торговали вареной картошкой, солеными грибами и ягодами, топтался народ в ожидании поездов.
Много людей было и в самом вокзале. Плотной кучей стояли люди и перед окошечком кассы. Здесь было душно, пахло овчиной, табаком. Люди сидели на лавках и вдоль стен. Гадали в углу цыганки в широких затасканных юбках.
Аня встала в очередь. Это было утомительно, и она от нечего делать разглядывала людей. Внезапно взгляд ее наткнулся на беловолосого мальчика. Где она его видела?.. Мальчик сидел на полу, привалясь к стене, и спал. Ноги в рваных ботинках подобрал под себя, руки в коленях, фуражка драная, слишком свободная. И тут Аня вспомнила: это тот самый мальчик, который пел в вагоне, когда она ехала в Урань!
Да, это был он. И когда Аня наконец купила билет до Саранска, а до поезда оставалось еще минут пятнадцать, она подошла к мальчику. Тот спал, однако, как только Аня остановилась над ним, веки его дрогнули, он с усилием открыл глаза и диковато, настороженно глядел на Аню снизу.
— Ты куда едешь? — спросила Аня.
— Никуда, — помедля, ответил мальчик и закопошился, поднимаясь на ноги.
— А как тебя звать? — спросила Аня.
Мальчик исподлобья глядел на Аню и молчал. Лицо, шея, руки — все было черно от грязи. Наверное, он не мылся в бане целый год. Только синие васильковые глазенки и чисты были. Но в них — настороженность, какая-то звероватая чуткая недоверчивость.
— Я тебя знаю, — сказала Аня. — Месяца полтора назад я ехала из Саранска, а ты пел в вагоне песенку.
Мальчик молча наблюдал за Аней, готовый задать стрекача.
— С тобой еще был дядька. Такой страшный дядька. Кажется, Келдой Васькой его зовут. Да?
Мальчик кивнул.
— А сейчас где он? — спросила Аня настороженно.
— Я убежал, — буркнул мальчик.
— Откуда убежал?
— От Васьки убежал.
— А тебя как звать? — спросила Аня.
— Яшка, — тихо сказал мальчик.
— А родители у тебя есть, Яша? Папа, мама…
— Не знаю, — тихо буркнул мальчик.
— Никого нет?
— Дедко есть, да, может, помер уже. Не знаю.
— А этот Келда Васька тебе кто, с которым ты ездил?
— Никто.
— Да почему ты с ним ездил?