За окном темень, какая бывает только поздней осенью. В такое время, особенно когда подморозит, тишина над селом стоит звенящая, и чем глуше ночь, тем яснее звуки над селом. Недаром так ясно слышен стал теперь и вой молотилки. Видно, сегодня крепко подморозит. «Та-ак, — думает Лепендин над задачей сверхплановых хлебопоставок. — Та-ак…» И пишет на бумажке какие-то цифры. Выходит, что если обмолотить весь урожай, то можно выполнить и сверхплановую хлебопоставку, но сколько же тогда останется на семена?.. А ведь еще и на трудодни надо чего-то… Да, вот задача. Кроме того, на чем возить зерно на станцию? Хоть бы одна «Вызы-гав-гав»!
Кто-то застучал в сенях костылями — тоже знакомые звуки.
— Но! Вот он где! — сказал Захарыч, вырастая на пороге. — А мы его целый день ищем.
— Да в райкоме был, — ответил Лепендин. — Садись, рассказывай, чего искали да кто.
Захарыч, однако, не торопился. Нет, не было у сельсоветского секретаря такой привычки — спешить в разговоре. Поэтому он простукал костылями через все правление, устроился за бухгалтерским столом, свернул папиросу и закурил.
— А ты чего считаешь? — спросил он.
— Дали еще пятьдесят тонн.
— А… — сказал Захарыч. — Окончательно?
Лепендин пожал плечами. В самом деле, никто не мог знать, окончательная эта цифра или нет.
— А я смотрю — огонек, дай, думаю, загляну, — пуская дым, сказал Захарыч. — Значит, к концу подходим с хлебом-то?..
Лепендин поглядел на Захарыча, ухмыльнулся невесело. Потом словно бы встряхнулся, достал тоже кисет с махоркой-сечкой и свернул папироску, не уступавшую той, которую курил Захарыч.
— Как хочешь понимай, Захарыч… Я доказывал, убеждал, наконец, просил. Но все бесполезно. Видишь ли, у нас урожайность выше всех, вот в чем дело. А не сдашь, говорят, пеняй на себя. Вот и все.
Захарыч, нахмурясь, горестно затянул свое, точно в чем-то убеждая председателя.
— Все-то все, да ведь и перед народом надо как-то оправдываться, он ведь ждет, народ-то, когда по трудодням получит. Стами граммами, которые раздали два месяца тому назад, не отделаешься. — Помолчал и добавил: — А ну, как тащить начнут…
— Начнут? — спросил Лепендин, будто он и в самом деле ослышался. — Ну, ты уж это самое, Захарыч, слишком.
— Слишком — не слишком, а опыт у некоторых есть, иные научились за войну-то.
Помолчали.
— Кому разъясним, кого по рукам ударим. Ладно об этом, — сказал Лепендин. — Кто меня искал?
— Щетихин спрашивал в сельсовете, говорит, целый день ищу. Аверяскин посылал Егора к тебе домой.
— Что за срочность?
— Не знаю. Да так чего-нибудь, для порядка.
— А где может быть сейчас Щетихин, не знаешь?
— С Аверяскиным пошли на ток.
— Вот кстати! Поехали-ка на ток, Захарыч. Давно, поди, не был там?
Захарыч сначала помялся: устал, поздно, далеко тащиться на костылях, а потом — обратно… Однако очень легко взяло над этими сомнениями верх давнее желание побывать на току, послушать работу молотилки, вдохнуть хлебного запаху, помять в горсти теплое, дробное зерно…
— Поехали давай!..
У коновязи возле крыльца спал в оглоблях председательской тележки черный, как ночь, мерин. Лепендин помог Захарычу усесться в тележку, отвязал мерина. Поехали.
Темень в улице была непроглядная. В редком окошке огонек светился, а зарево над током стояло в черном небе как золотая шапка. Видать, не жалели соломы ребятишки.
Спит Урань. Спит под мирный шум молотилки и видит, наверное, во сне сладкие, светлые и веселые довоенные денечки, надеется, что скоро, совсем скоро опять наступят такие времена… И нельзя посетовать председателю колхоза на своих колхозников: мужики как Михаил Пивкин, Сатин… Иваниха вот тоже — одинокая баба, а такая злая на работу!.. И Лепендин подумал, что нужно Иваниху предложить бригадиром в пятую бригаду.
На току шла уже привычная ночная молотьба: наособицу, как-то неистово ревела и выла молотилка, у соломотряса то и дело появлялись верховые лошади с мальчишками и баба в платке и фуфайке, похожая на мужика (Лепендин не мог сразу ее узнать), цепляла за гужи веревку, мальчик устало хлопал лошадь вицей между ушей, и копна соломы тянулась к большому омету. Там эту копну цепляли другими веревками, перекинутыми на другую сторону омета, и уж другая, невидимая от молотилки лошадь тянула зачаленную копну наверх.
Зерно у молотилки принимал в мешки Пивкин. Он, подставив мешок под струйку зерна, терпеливо ждал, когда наполнится очередной мешок. Издали даже могло показаться, что у Пивкина столько терпения в этой работе, что вот так он может стоять, принимая зерно в мешок, всю ночь и не пожалуется. Но вот мешок наполняется, Михаил легко встряхивает его, схватывает горстью верх и быстро, одним движением, завязывает, — готово — бросает его на спину, несет на весы.