Все это совершается в резком белом свете тракторных фар, и оттого Пивкин с мешком на плече очень походит временами, когда тени ломаются, на чудовище, какие рисуют в детских книжках.
Здесь же, у молотилки, работал и Прохор Нефедкин. Он успевал, несмотря на то что у него одна рука, сгребать мякину и прочий мусор из-под молотилки в одну кучу. Работа не ахти какая тяжелая, можно и справиться одной рукой, и хотя ему и не предлагали эту работу, но Прохор сам напросился. Да и какому мужику не хочется поработать на уборке, возле хлеба — и душе хорошо, и надежда есть на трудодни.
В самом деле, какая радость орудовать граблями, подтягивать из-под молотилки мякину, скучивать ее и затем, уперев грабли в живот, толкать кучку мякины подальше от молотилки, к большой куче? И так от начала и до конца молотьбы. От смены до смены. Работает Прохор Нефедкин тоже молча и сосредоточенно, а под его ухом, словно змея шипит, стелется по воздуху бесконечной лентой широкий, почти в две ладони, приводной ремень от тракторного шкива до молотилки.
Правда, Прохору эта работа не особенно и нравится, да что делать? Конечно, будь у него обе руки, он бы не вертелся здесь с граблями. Ему поручили бы место задавальщика или, того сложнее, стогометальщика. До войны Прохор Нефедкин был на все руки мастер: и на кузне работал, и плотничал, а главное, умел отлично шорничать, делал всякую ременную конскую упряжь и даже шил сапоги мордовкам: гармошкой со сборками, кольцо за кольцом, строчка за строчкой — не сапоги, а загляденье. Заказы к Прохору шли со всего района. А теперь вот… Но что поделать, кому-то надо и мякиной заниматься. Тем более время такое, что лучше у мякины, чем вообще не при деле. И вот он мелькает у молотилки, то и дело сует руку под гимнастерку, стараясь освободиться от попавшей на голое тело ржаной половы — колючей и такой въедливой, что не дай бог — хуже занозы.
А молотилка ревет и воет. Она глотает из рук Сатина сноп за снопом — только успевай, парторг, пошевеливайся! Да он тоже такой дикий на работу — вон кричит бабам: «Давай, давай! Не задерживай!..» И ему подают. Две женщины стоят с ним рядом. Одна из них хватает снопы на лету, сбрасываемые со скирды вилами, кладет на площадку у транспортера; другая кривым садовым ножом режет перевясла и уже распавшийся жидкий сноп подвигает к Сатину. А он уже равномерно подает его к барабану… Вот так идет ночная работа на току.
Лепендин постоял немного, глядя на картину ночной молотьбы, а потом они с Захарычем направились к весам, около которых, словно свиные туши, лежали мешки с зерном.
— Сколько? — спросил Лепендин весовщика.
— Около восьми тонн.
— Почему не вывозят?
— Не вернулись еще со станции ребята. Вот-вот должны подъехать из вечернего рейса, — пояснил весовщик.
Обмолоченный хлеб возили обозом из пяти лошадей на станцию, и Лепендин снова с грустью вспомнил, что нет транспорта, что сейчас очень кстати было бы, если бы помогла МТС с автомашинами. Хотя бы одной! Ведь на лошадях да на телегах много ли увезешь! Хорошо, держится дорога, а как дождь?!
А хлеб нужен, ой как нужен! Секретарь райкома нынче сгоряча-то тряс перед Лепендиным целым пуком телефонограмм и решений вышестоящих органов. «Вот, все обязывают! Все требуют хлеба! Да что я тебе буду говорить, ты лучше меня знаешь, что вся страна в развалинах лежит, в холоде, в голоде, и если ты не дашь хлеба, то кто его даст?» И не нашелся что возразить на это Лепендин, нет, не нашелся. И Захарыч прав: народ ждет, когда по трудодням получит… Ох и много получателей-то, ох как много!..
Тут и Щетихин показался в свете фар: молодой, тонкий, с полевой офицерской сумкой на узком ремешке — комсомольский районный секретарь, уполномоченный по Ураньскому колхозу…
— Ну, вот, а говорят, пропал бесследно! — обрадовался Щетихин, сияя молодой белозубой улыбкой. — Слушай, председатель, пойдем к огоньку, погреемся — замерз жутко!
Эта юношеская жизнерадостность и простота Щетихина всегда несколько смущала и обезоруживала Лепендина, он уже не мог говорить скорбно о своей беде, строго — о нужде.
Около костра за небольшим столиком, наскоро сколоченным из двух досок, уже сидели тракторист Семен Кержаев и жена Прохора Нефедкина — Фекла, пришедшая, как она сама сказала, навестить муженька, а в самом деле принесла Прохору горячий ужин и теперь ждет, когда Семен остановит свой трактор «на отдых». Машина устает, перегревается, а люди — нет. Им, кажется, и неведома усталость. Вот как может работать человек!