— Сегодня меня по всем падежам склоняли в райкоме, а ты, между прочим, палец о палец не ударишь, Иван Филиппович. — И вот так всякий раз с Аверяскиным схлестывается. — Хлебосдача — наше общее дело, позволь заметить, не вижу, чтобы ты это чувствовал. Ну-ка, прояви инициативу по линии Советской власти, а?
— Прошу не указывать, что и как мне делать! — вскипел Аверяскин.
— Да я и не собираюсь указывать, а помощи просить имею права. Хлеб надо вывозить…
— Не горячиться, не горячиться, — развел двух председателей Щетихин. — Надо спокойно.
— Спокойно, спокойно, — передразнил Лепендин Щетихина. — Если бы мы вчера выполнили план, у нас была бы возможность и своим колхозникам дать бы хлеба по трудодням, а мы его не выполнили, потому что не на чем возить. Понял теперь, о чем я говорю?
— А ты раздавай, — вмешался в разговор до сих пор молчавший Захарыч. — Раздай, сколько положено, и все тут. Народ-то ждет.
— Да, люди пока ждут, но… — не договорил Лепендин, при Щетихине не захотел высказать свою мысль вслух, и Захарыч выпалил:
— Не то пошлют нас… И на работу не выйдут.
— Этого нельзя допустить, — в наступившей тишине веско сказал Щетихин. — Будем пресекать со всей строгостью законов.
И слова уполномоченного услышали на току все до единого. И все притихли, замерли, как бы обдумывая свое житье. Первый опомнился Лепендин и окликнул ребят, которые с весов наваливали мешки на телегу. Вскоре починили и приводной ремень.
— Готово! — вяло и в сторону куда-то крикнул Кержаев. — Запускаю…
Сатин необыкновенно тусклым голосом скомандовал:
— Все по местам!..
Под ночным осенним небом снова затарахтел трактор, снова завыла молотилка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Пора бы уже начинать заседание правления и колхозного актива, да все еще не было Щетихина. И Лепендин уже подумывал: не послать ли к Ликиновым кого-нибудь — ведь не иначе как молодой «полномочный» загостился у своей невесты и забыл о правлении. И Лепендин оглядел собравшийся в конторе народ. За своим столом в уголке сидел маленький, сухонький в плечах и с большой лысой головой главный бухгалтер колхоза Тараданкин, старший брат сельсоветского Захарыча. Бухгалтер Тараданкин считался и заместителем председателя, но ни в какие практические дела не совался, не вмешивался в шумные споры, да многие колхозники вряд ли и слышали за последние лет пять голос своего бухгалтера. Но Лепендин хорошо знал, что в этом тихом, маленьком и незаметном человеке сидит железная воля финансиста, в любую минуту готового к самой строгой ревизии, так что хоть иногда Лепендин и страшно раздражался неуступчивостью бухгалтера в делах копеечных, однако чувствовал себя спокойно а любой критической ситуации, связанной со скудными финансами колхоза имени Карла Маркса, — а сколько председателей по району, хороших ребят, товарищей Лепендина, сгорели именно на таких копеечных делах!..
Нет, Лепендину повезло с правленцами. Хоть кого взять из пяти человек — каждый на своем месте, каждый хорошо помогает председателю, у каждого неподкупная, незапятнанная совесть. Взять хотя бы ту же Иваниху, а правильно говоря — Федосью Макаровну Пастухову. Ведь баба просто лютая становится, когда дело касается колхозного добра. Вот ведь и нынче: настояла на том, чтобы вынести на обсуждение правления вопрос о хищении зерна. Попробовал было сам Лепендин с ней поговорить: да какое там хищение, Федосья Макаровна, ну, мякины да сору унесла Нефедкина Фекла в торбе с полпуда, так стоит ли? Пробовал даже шутить: ухи, мол, мы у нее выхлебали больше!.. И ответила, как какой-нибудь прокурор:
— Негоже, Владимир Сергеевич, потакать людям в таких делах, разбалуются, хуже будет им же самим.
Вот и все! Как какой-нибудь прокурор. А что на это мог ответить Лепендин? Только и спросил:
— Ты сама будешь по этому вопросу выступать?
Помедлив, помолчала, сдвинув свои тонкие, в ниточку брови.
— Могу и сама, если надо.
Вот и пришлось выносить вопрос на правление. К тому же и Щетихин это дело одобрил, согласившись с Иванихой. Пришлось пригласить на правление и провинившихся — Прохора Нефедкина и Полину Аблязову. Прохор — тот вон с мужиками в сенях покуривает да как ни в чем не бывало похохатывает над анекдотами Семки Кержаева. А Полина — та настороже, наготове: сидит в уголке у двери, поглядывает в таком простодушном отчаянии на Иваниху, на председателя, в такой жалкой надежде ищет участия, что невозможно стерпеть. Лепендин украдкой взглянул на нее и с трудом отвел глаза… Он знал Полину еще девочкой — вместе учились в ураньской школе первой ступени. Но дальше четвертого класса Поля не пошла, а Володька исправно бегал в Сенгеляй и закончил семилетку. А потом пути-дорожки и совсем разошлись: у Полины колхозная работа, фермы, телята, коровы, а у Володьки — эмтээсовские трактора ХТЗ, потом Казань, танковое училище, и когда приезжал в Урань, то все ему здесь казалось сереньким, маленьким, а девушки — робкие и пугливые, как овцы, все на одно широкое, скуластое лицо, и ото всех их пахло на гулянках не туалетным мылом, а молоком и скотиной, которую они недавно обряжали. И Володьке не хотелось даже играть с ними в камешек. И Поля ничем, ни единой чертой не выделялась из толпы своих подруг. Наоборот, была еще тише и незаметней их. Даже такие соплюхи, как Груша Пивкина, тогда еще школьница, забивали тихую и незаметную Полю на гулянках, оттесняли ее подальше от истоптанного ботинками плясунов круга. Но вот тем не менее разглядел Полю приехавший в колхоз зоотехник — статный и высокий парень, первый красавец, первый плясун. Да, кто бы мог подумать! А уж какие раскрасавицы тогда в Урани были!.. А он прошел сквозь толпу этих невест к Поле, как будто разглядел ее там, оттесненную, с высоты своего роста. И что сделалось с этой «замарашкой» Полей! Воистину — сказочное превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя!.. Но вот ведь какое дело: это чудесное превращение Поли произошло на глазах Урани и потому осталось незаметным, никем не оцененным, — Полька была, Полька и есть, и ничего тут такого, была девка, стала бабой, матерью пятерых детей, вот и все; муж, тот самый красавец зоотехник, погиб в сорок третьем, да, в сорок третьем, в Сталинграде. И не он один погиб там, да, не один, и не одна Полина вдовой сделалась.