Это пожаловала Алда, тетка Бориса Качанова. Евдокия Павловна, как звала ее квартирующая у Алды в доме учительница Валентина Ивановна.
Вошла, остановилась у порога, исподлобья взглянула на Аню в белом халате и опустила глаза.
— Здравствуйте, Евдокия Павловна, — сказала Аня. — Проходите, садитесь.
Не двинулась с места Алда, стоит, молчит.
— Что скажете, Евдокия Павловна?
И вдруг заговорила нервным, визгливым голосом, как по заученному:
— Ребенок этот нашей снохи, так что добром прошу отдать его. Если откажешь, подам на тебя в суд, и суд решит тогда, кто кому роднее. Вот. — И это «вот» прозвучало как нешуточная угроза.
Аня улыбнулась.
— Да вы успокойтесь, Евдокия Павловна, скажите, что случилось. И садитесь, пожалуйста.
Но опять не сдвинулась Алда с места и — как отрезала:
— Нечего мне сидеть. Ребенок нашей снохи, и я прошу добром!..
Это было как удар, и Аня растерялась. Она даже прислонилась спиной к двери, словно боялась, что Алда может рвануться в переднюю и схватить там из качки Витю. Где же Цямкаиха? Почему она не идет?
— Евдокия Павловна, — сказала она спокойно, хотя внутри у нее все напряглось, — я отдам тебе Витю, не стану держать его ни минуты…
Алда подняла глаза. В них загорелся свет нечистого торжества. Аня это заметила.
— Но скажу вот что… — продолжала Аня. — Я отдам Витю, только если Груша и Лиза придут с тобой и скажут: отдай ребенка. — Алда сделала нетерпеливое движение, но Аня решительно продолжала: — Потому что Груша с Лизой выходили мальчика, это они спасли его от неминуемой смерти, а не ты.
— Меня и не спросили — взяли, — вскрикнула Алда.
— А почему не взяла ребенка ты, а ждала, пока его возьмут Груша с Лизой?
Алда замешкалась, опустила глаза. Аня продолжала наступать на нее:
— Почему тогда не сказала: ребенок нашей родни и отдайте его добром, а то я подниму скандал. Почему?
— Меня не спросили, — пробормотала Алда.
— Грушу с Лизой тоже ведь никто не спрашивал и не просил, они сами взяли ребенка и выходили его, не испугались лишних забот.
Тут вошла Цямкаиха, неся охапку дров. Тихонько, чтобы не разбудить спящего ребенка, она положила дрова возле печки.
— А, гостья пожаловала, — сказала она, — чего стоишь-то? Проходи, садись.
— Да вот, Анна-бабай, за Витей пришла, — не выдержала Аня.
— Ну! — удивилась Цямкаиха. — Это зачем он тебе вдруг понадобился?
— Знать, понадобился, — тихо буркнула Алда.
— Крестить, что ли, вздумала? — прищурясь, спросила Цямкаиха.
Алда промолчала. Молчала и Аня.
— Ой, не знаю, — тихо сказала наконец Цямкаиха. Кажется, она готова была сдаться.
— Нет, — решительно и твердо сказала Аня, вспомнив о письме Бориса. — Вот когда приедет с фронта отец, пусть тогда он этими крестинами распоряжается.
Заплакал Витя, Аня с Цямкаихой побежала к нему. Алда осталась одна и растерянно, зло осматривала избу. Скоро ребенок притих, и только слышался голос Цямкаихи:
— Тё-тё-тё, мой мальчик, выросли во-от таким большим. — Она ломала голос, как делают это все, возясь с ребенком. — Ой-ой-ой, какая больсая руцка… Ой-ой, да ты кого так хоцесь избить? Ах, бабуську за волосы таскаесь… Уй-уй-уй!.. А-ах!..
Алда с какой-то неприязнью осматривала все уголки, стены, потолки. Вот как Цямка-то зажила! Стены обоями оклеены, чистенько, ничего не скажешь. А пол вымыт до блеска, на половицах заметен каждый сучок, будто по полу разбросаны медные пятаки. Окошки хоть и маленькие, но светленькие, можно было подумать, что в рамах даже стекол не было, так старательно они были вымыты. «А куда же они убрали лавки?» — подумала Алда и заметила: без них стало просторнее и светлее.
Пока Алда разглядывала комнату, вышла Аня из-за занавески. На руках она держала спеленутого ребенка.
— Ах ты, маковка!.. Ах ты, перепелиные глазки!.. — щебетала рядом Цямкаиха, заглядывая на Витю. И ребенок вроде как улыбался этому птичьему щебетанию. И Аня, видя этот тихий восторг ребенка, словно исполнилась окончательной решимостью. Она прямо взглянула Алде в глаза и сказала:
— Ребенка я тебе не отдам, Евдокия Павловна. И больше не будем говорить на эту тему.
— Это как не отдашь?
— Вот так и не отдам!
— Отдашь! Как еще отдашь! — вскрикнула Алда уязвленно. — Сама принесешь за мной, вот увидишь!.. — и хлопнула дверью.
Цямкаиха, с опаской оглядываясь, вышла за ней. Но скоро вернулась обратно.
— Ой, пустоголовая, — она хлопнула своими длинными руками по бокам. — Сама бежит, сама на всю улицу горло дерет, бессовестная!..