— Ну, мели! — сказала Матя, а Валентина Ивановна ткнула Семена кулачком в бок. — Поиграл бы лучше.
Семену подали гармонь.
— Вальс, вальс! — запросили девушки.
— А ну-ка, Семен, «яблочко»! — приказал Пивкин, выбираясь из-за стола и становясь посередине избы.
Но Семен, хитро ухмыльнувшись, заиграл вальс.
Танцующие пары кружились легко, неслышно — на ногах были валенки. Только у Валентины Ивановны постукивали туфли, которые она принесла с собой, как делала еще студенткой. Никто никому не мешал, и никому не было тесно в пятистенном доме у Ликай Ефима.
А сам Ефим исподлобья глядел в сторону зятя и дочери. На лице его не было никакой радости, никакого веселья. Казалось, он думает какую-то грустную думу и в чем-то очень сильно сомневается, будто не верит, что это его дочь сидит рядом с уполномоченным Щетихиным.
Да и все начальство собралось! Даже Аверяскин не погнушался. Что-то в этом не так казалось Ефиму, что-то не заправдашнее. Давно ли его в Урани только одним именем и звали — «Пленник»?!
Война уже близилась к концу, и его освободили американцы. Это было в апреле в городе Дуйсбурге, где работал в последнее время на шахтах. С той поры и пошли переживания.
Пытал по-дружески Щетихин. Все спрашивал: как вышло и почему? А как вышло — раненный, без сознания… Очнулся уже в лагере.
Нет, он не злой теперь на Щетихина. Он ни на кого не злится. Но ему было очень и очень обидно: его соотечественники говорят с ним, будто не со своим человеком, «товарищ» боятся ему даже сказать.
Однако сейчас думал Ефим и о другом. Интересно, а как теперь пойдет дело? По мокшанским обычаям после свадьбы жених должен говорить отцу — батькай или атяй. Но будет ли уполномоченный Щетихин так называть или нет? Будет или нет?..
А гулянье продолжалось: кто плясал, кто пел… В одном конце стола затягивали «Катюшу», в другом конце — «Козяя Полю»…
С неделю только и разговоров было в Урани, что о свадьбе Лизы и Щетихина. Самих-то их уже нет в Урани — увез Щетихин свою молодую жену в город Горький на показ своим родителям, а там, говорят, еще одна свадьба будет — так уже и совсем на городской манер… Вот по этому поводу и сокрушались ураньские старухи долгими зимними вечерами: забыла молодежь родные обычаи, забыла!..
Но не меньше толковали и о самом Щетихине — как-никак, а уполномоченный, самый большой начальник, считай, над Уранью: и Аверяскину может приказать, и Лепендину Володьке. А поскольку он теперь через Лизку («Лиза-то как цветочек!.. А ласкова да тиха, как птичка!..») стал для Урани вроде как свой, родной человек, то не выйдет ли через него колхозу какое-нибудь послабление в поставках? Не скинут ли маленько налогов?
А свадьба… Старухи, конечно, недовольны: молодые не венчаны, не было на свадьбе ни дружков, ни шаферов, а без них ведь и свадьба — не свадьба!..
Цямкаиха так сказала Ане:
— Мокшанская свадьба, доченька, была бы лучше, да что ж поделаешь теперь. Молодые люди успели многое увидеть, где, что да как…
— А чем тебе нравится мокшанская свадьба, бабушка Анна? — спросила Аня, хотя сама и не видела ни разу такой свадьбы, слышала только из рассказов. — В амбар или ж в пустой дом запирали молодых — это, что ли, понравилось тебе? Или венчание у попа?..
— В амбар — это, верно, как-то боязно! — довольно засмеялась Цямкаиха, видимо, вспомнила про свою свадьбу. — В амбар — это… правда!..
— Что — правда?
— Запирают… И меня запирали. Помню, привезли меня к Фане. На улице было холодно, осень уже. А я всяку осень простужалась: из ледяной воды вытаскивали замоченную коноплю, вот я и простужалась. Не так, чтобы в постели валяться, а ломает. Ну, вот, завели меня в холодный амбар, а я вся дрожу. Фана говорит: раздевайся и ложись. А я боюсь: вдруг он подумает — жена болеет лихорадкой?! Ну вот, так-то трясусь, — Цямкаиха потрясла сухоньким телом, показала, как она тряслась. — Зажег Фана свечку, подходит ко мне… начал целовать. Так целует меня, так целует, меня в жар бросило. Схватил в охапку да в постель…
— Какая постель в амбаре?
Цямкаиха тоненько засмеялась, закрыла тонкой желтой ладошкой рот.
— А как же без постели?
Аня покраснела, опустила глаза. А Цямкаиха говорит:
— Постель готовят заранее. Да чтобы хорошая была — пуховые перины, подушки, одеяла… А как же! Пока в девушках — готовишь ее, чтобы мужу по душе пришлась… То-то! Отнес меня Фана в постель, начал раздевать меня, а мне щекотно! — Старушка снова засмеялась. — Хватит, дальше не расскажу… — заявила вдруг она.