— Дома, — сказала Цямкаиха. — А тебе она зачем понадобилась?
Аня уже торопливо одевалась и потому не разобрала ответа. Где-то она слышала этот голосок, он был ей очень знаком, и лихорадочно вспоминала, но ничего не могла вспомнить. И только когда вышла в заднюю избу и увидела мальчика лет десяти в шапке, в длинной, до колен, фуфайке, в обмерзших и заледеневших лаптях и онучах, все сразу вспомнила. Это был Яша, внук деда Тучи.
— Что случилось, Яша? — спросила Аня с тревогой.
У Яши чуть заметно задрожала нижняя губа, сделались влажные колечки вокруг зрачков, колечки эти расширялись, раскрывались… Аня помнит: такими глазами он смотрел на нее в Ховани на вокзале, когда она уезжала в Саранск.
— Да что случилось-то, говори!
Не смог дольше Яша удержать влажные колечки, они оборвались, из глаз по щекам побежали слезы.
— Дедушка… замерз… — всхлипнув, сказал он.
— Как замерз? Где замерз?
Яша шмыгнул носом, не поднимая глаз, бормотал:
— Говорил ему, не ходи сегодня, а он меня не послушал, ушел… в такой холод… Старик Маркей нашел его на дороге… Руки и ноги отморозил…
И Цямкаиха захлопала руками:
— Ой, батюшки! В такой-то холод!
— Да почему деда сразу сюда не привез? — сказала Аня. — Где он сейчас?
— Дома… И заговаривается… Отца моего зовет…
— Ой-ой, бедненький… — покачала головой Цямкаиха. — Может, винца попросить, доченька? Винцо, оно бы на пользу пошло, согрело бы его внутри…
Аня быстро оделась, взяла свою сумку и вслед за Яшей, у которого обмерзшие лапти стучали, как копыта, пошла из избы.
Глава четвертая
Колхозное сено начали возить уже с Ураньжайского луга, и дорогу туда наездили хорошую, возы можно было накладывать большие. И когда Лепендин с Сатиным затемно возвращались из райкома, где было совещание, то еще издали увидели, как по сумеречному простору луга движутся темные горы, — это везли сено. Возы были настолько огромны, что лошади возле них казались маленькими, как собаки.
— Вот наваливают! — сказал Сатин с укоризной. — На весы ведь не взъедут!..
Лепендин промолчал. Невесело было на душе у председателя. Новый секретарь райкома оказался довольно молодым — лет тридцати, но с лицом худым, желтым, в маленьких глазах стоял какой-то неприятный жесткий блеск, и говорил он тонким звенящим голосом:
— При невыполнении плановых поставок никакого попустительства не ждите, товарищи председатели!
И было ясно, что в случае чего он спустит шкуру с любого из них, председателей, ни на какие заслуги не посмотрит, — и Лепендин теперь даже порадовался в душе, что не прицепил к пиджаку Звезду Героя.
Нет, ихний колхоз не ругали, даже и не вспомнили, однако велено было всем подать в райком сведения о наличии кормов, а Лепендин чувствовал, чем это может обернуться: предложат «излишками» поделиться с бедными соседями, а таких немало в Сенгеляйском районе. Не будь бы и возле Урани вот этого огромного Ураньжайского луга, им бы тоже пришлось собирать к весне по соломине и кормить отощавших коров, но вот луг спасает их пока… «Пока!» — горько подумал Лепендин.
Кроме того, разболелась нога, и он опасался, как бы не открылась рана, — это уже было осенью, так что с неделю пришлось лежать дома, а на перевязку ездить в районную больницу. Но теперь у них в Урани есть свой медпункт, своя медсестра, — Лепендин вспомнил белоликую светловолосую девушку, которая на свадьбе у Щетихина сидела рядом с Грушей и оттого, может быть, казалась особенно тонкой и хрупкой.
Жеребец легко нес сани по накатанной дороге. Вот уже мелькнули первые желтые огоньки в домах, запахло дымом и навозом. Когда они обочиной объехали еще три огромных воза, Сатин, который держал вожжи, спросил:
— Куда тебя, домой?
— Давай завернем к весам, — сказал Лепендин. Ему хотелось узнать, как сегодня, пока их с Сатиным не было, возили сено с Ураньжайского луга и сколько осталось. Конечно, от уполномоченного Щетихина, хотя он друг и товарищ, сено не спрячешь, да и не об этом думал Лепендин, подъезжая к весам, на которые маленькая лошадь силилась затянуть огромный воз, а о том он думал, глядя на эту маленькую лошадку, что та самая жизнь, о которой мечтал на фронте и даже здесь, когда приехал из госпиталя, еще, может, далека и едва ли хватит его срока на земле, чтобы увидеть в Урани то, о чем мечтается!..
На весах работала Иваниха, и в толстой фуфайке, в юбке поверх ватных штанов она была даже вполне дородной бабой, — Лепендин только по голосу ее, командирскому и пронзительному, догадался, что это она и есть, Иваниха. И покрикивала она на Феклу Нефедкину, свою соседку, которая, заволновавшись при председателе, не могла с ходу заехать на весы. И от этих окриков Фекла вовсе растерялась и не знала, что теперь и делать. Хорошо — помог Сатин. Иван Иванович взял у Феклы вожжи и твердым, властным голосом понужнул заморившуюся потную лошадку, посылая ее вперед, на последний рубеж! И лошадка, вся точно бы подобравшись, как пружина, с таким яростным усердием влегла в хомут, что застонали гужи, запели завертки, и огромный воз сена дернулся и медленно, но неотвратимо полез на взъем, на весовую, задрожавшую под копытами площадку.