— Давно бы так, — проворчала Иваниха, косо взглядывая на виновато стоявшую поодаль Феклу, — а то навалят выше глаз, будто все трудодни в колхозе хотят заробить… — И так ворча, она быстро делала свое дело: определяла вес воза и записывала в свою тетрадочку. — Поезжай! — крикнула она, записав на Феклу еще тридцать пудов, — это был сегодня ее второй воз. Кроме того, сам Прохор еще должен был подъехать и тоже со вторым своим возом. Вот на это-то и сердита была Иваниха: слишком уж жадны Нефедкины до работы, лучше других жить хотят!..
— Зачем ты на нее? — сказал Лепендин, подходя к Иванихе. — Трудодней на всех хватит…
— Да мне что! — с вызовом, громко, отвечала Иваниха. — Хоть бы все зарабатывай, да только нечего меня детями-то своими укорять — я ведь не заставляла рожать, а то сами живут — наслаждаются, а потом кто-то еще и виноват, что дети ихние есть просят?..
Лепендин, конечно, понял, что вдовую, одинокую Иваниху мучает скрытая, но жестокая зависть к многодетной Фекле, а больше ничего, да и сама Фекла, видно, это понимала и, жалея Иваниху, стояла неподалеку и молчала, не отвечала ей. Может быть, она хотела что-то спросить у председателя?
— Что, Фекла, не везешь сваливать? — спросил Лепендин.
— Куда сваливать-то — не знаю, поветь-то на конюшне да и на скотном вся уже забита…
— Но! — удивился Лепендин. — Сколько же привезли сегодня?
— Тонн шесть привезли, да еще возов пять подойдет, — сказала Иваниха.
— Ладно, раз такое дело, ставьте прямо тут возы, а завтра подумаем.
Лепендин подождал, пока поближе подойдет Сатин, и спросил у него:
— Так, что ли, Иван Иванович?
— А давай хоть так до утра, все равно темно, да и заморились наши бабы.
— Ох ты, жалельщик! — проворчала незлобно Иваниха, а Лепендин засмеялся и сказал:
— Хорошо сегодня повозили, молодцы, так что давай, Фекла, отведи маленько в сторону да выпрягай.
Фекла была рада такому приказу, потому что торопилась домой, беспокоясь о своих маленьких сыновьях, особенно о самом меньшем, Николке, оставленном на попечении двенадцатилетней Паши, а ведь Паше еще и уроки надо делать. Когда она везла сено, то в душе как бы уже смирилась с тем, что Иваниха распорядится сметать сено, если уж не на поветь, так в скирду, и от одной этой мысли уставшие руки, плечи и спина Феклы как бы деревенели — так за день-то наломалась, — а тут вон как хорошо вышло! И она поскорей, боясь, как бы начальство не передумало, отвела подальше от весов лошадь и стала распрягать. Лошадь, старая пегая кобыла Лепта, тоже обрадованно всхрапнула, и когда Фекла распускала супонь, ткнула ей в голову мягкими губами.
— Ну, ладно, ладно! — ласково ответила Фекла, как будто что-то поняла по этому движению лошади. Упали освобожденные оглобли, Фекла бросила себе на плечо дугу и повела потную, фыркающую и все еще как бы не верящую в освобождение Ленту на конюшню. И уже издали она услышала голос своего Прохора, вскрикнувшего на лошадь на весовом взъеме, и подумала: «Ну, вот и сам тоже скоро подойдет»! — и еще пуще заторопилась, потому что надо было теперь спешить ставить дома и самовар.
Хоть Фекла и наломалась сегодня, но сравнительно с другими бабами, возившими сено, ей все-таки досталось меньше, потому что воз ей навивал Прохор, а она же только ему пособляла. И хоть одна у Прохора рука, да за две ее мужик работает! Нет, Фекла не то чтобы гордилась перед бабами своим Прохором, но, чувствуя, постоянную зависть к себе, матери большого семейства и жене, она как бы яснее понимала свою исключительность, свое особое положение среди вдовых и одиноких баб. И, понимая это положение, она затаенно радовалась ощущению какого-то неясного, смутного праздника и в то же время пугалась этого праздника, потому что у других баб его не было. Но вот как бы она ни стыдилась, ни пугалась и ни скрывала это счастливое, праздничное чувство души, оно у Феклы постоянно вырывалось — в слове, в движении, в том даже, как она смотрит на людей, — и выдавало ее. И потому, когда по поводу или без повода на нее ворчала Иваниха или сердилась какая-нибудь другая баба, то Фекла чувствовала себя виноватой — ведь она выдала себя! — и никогда не отвечала соседке Иванихе. А то, что она не отвечала, еще больше выдавало ее счастье, ее особое положение перед другими, а это-то как раз еще больше раздражало Иваниху. И потому Фекла чувствовала себя легко и свободно только когда оставалась одна.