Правда, одной ей негде было и быть, и потому вот такая короткая минута возвращения домой в зимних, уже мягких февральских потемках получалась какой-то особенной. А тут она еще заметила, проходя неподалеку от весов, что Прохор стоит рядом с председателем и Сатиным и что они о чем-то говорят мирно, хорошо, не ругаются, и от этого чувство радости и гордости за Прохора поднялось под самое горло, и Фекла, засмеявшись коротким счастливым смехом, оглянулась — не слышал ли кто? Нет, никого из людей поблизости не было.
С тех пор как на правлении разбирали вопрос «растаскивания» колхозного зерна и Лепендин в числе других назвал фамилию Нефедкина, Прохор, обидевшись, — ведь если и брал чего, дак не больше других! — избегал всякой встречи с начальством, особенно же стараясь не попадаться на глаза председателю. Нет, не то, что он себя чувствовал виноватым перед кем бы то ни было (а если и виноват, так не больше других!), а «ради душевного спокоя», говорил он, объясняя сам себе свое поведение и тем укрепляя себя на этой линии поведения.
Он бы и нынче уклонился от беседы с Лепендиным, уж сумел бы уклониться, нашел бы возможность, но как-то так уж получилось, что Лепендин, припадая сильнее обычного на раненую ногу, первый подошел к нему и глухо буркнул:
— Здоров, солдат, — взял руку Прохора и сильно крепко пожал. — Как дорога-то по лугу?
В другой бы раз Прохор ответил чуждо и коротко: «Ничего дорога, нормально», но тут сильно и сладко заныло в нем от этого внезапного сейчас слова. Будто струну какую, давно забытую, тронули в его душе: солдат!..
И вся злость к Лепендину Володьке, «начальнику», куда-то пропала, точно провалилась сквозь валенки. И, смешно заморгав глазками, словно готов был вот-вот заплакать от нежности, Прохор сказал:
— Так-то везде хорошо, да только в одном месте, где ручей…
— Да много ли за ручьем-то осталось? — с ласковой усталостью спросил Лепендин и улыбнулся. — Там вроде бы зародов пять и было поставлено…
— Пожалуй, — согласился Прохор и дернул правым плечом, точно птица — крылышком. — Последний зарод начали, воза три осталось. К погоде, что ли? — добавил он, опять подернув плечом.
— Вот и у меня тоже, — сказал Лепендин.
Тут и Сатин подошел. Он уже выпряг жеребца и теперь, свободный и веселый, радостно озабоченный своими делами, которые не зависели ни от ручьев, метелей и худых дорог, спросил у Прохора, хлопнув того по плечу:
— Слушай, Нефедкин, ты ведь, кажись, у нас агитатором записан?!
— Ну? — удивился Прохор. — Не знай…
— Или не ты? — сказал Сатин и засмеялся. — Надо посмотреть!..
Дело в том, что в марте должны быть выборы в Советы, и вот на том районном совещании, где они только что были с Лепендиным, кроме сена и зимовки скота говорили еще и о том, что до дня выборов осталось меньше месяца, и потому «агитаторов надо держать в твердых руках и в постоянной боевой готовности». Эти хорошие слова нового секретаря райкома крепко запали в бодрую и жизнерадостную душу Ивана Ивановича Сатина, и, сам того не замечая, он на всех людей смотрел только с точки зрения будущих выборов, справедливо считая это наиважнейшим делом текущего момента. И ему не терпелось действовать — как в посевную ему не терпелось пахать и сеять, как на молотилке осенью он готов был и ночевать, так и теперь его душа горела жаждой целенаправленного и точного поступка. И поступок этот он видел в немедленном собрании всех ураньских агитаторов для того, чтобы довести до них новые задания районного комитета. «Товарищи, — скажет он, — после войны это первые выборы, и их надо провести, как положено народу-победителю».
— Ну, мужики, я пойду, — сказал он, — надо успеть Аверяскина захватить. — И, крепко стиснув руки Нефедкину и Лепендину, деловитыми мелкими шагами заторопился но дороге Прохор с Лепендиным молча поглядывали ему вслед.
— Вот ротный у нас такой же был, Жохов звать, — улыбнулся и сказал Прохор. И добавил: — Хлопотун такой, все торопился, все некогда… — и замолчал. И Лепендину ясно было, что теперь тот Жохов уже никуда не спешит…
Помолчали. И тут Иваниха крикнула от весов:
— Эй, Нефедкин, где ты там, давай загоняй, свободно!..