Было уже около полудня, когда Фрося постучалась в дом Аверяскина. Евдокия в доме была одна.
— Это ты? — спросила она из чулана, решив, что пришел на обед Иван Филиппович. Фрося потопталась у порога, покашляла, а как заслышала шаги, истово закрестилась, закланялась, невнятно шепча: «Дай, господи, дому сему…»
Евдокия догадалась: попрошайка. Шуба, однако, на гостье была долгая, добрая, да и платок… И что-то вроде бы знакомое мелькнуло Евдокии в остроносом лице. Но она не торопилась мучать себя догадками: там будет видно.
А Фрося тоже исподволь разглядывала Евдокию: полное румяное лицо, красное платье, на голове платок — такими платками мокшанки обвязываются, занимаясь домашней работой. Полотенцем Евдокия вытирала крепкие руки. Может быть, это пристальное разглядывание немножко затянулось, но Фрося нашлась первая — ведь не в гости она пришла к Евдокии, а просить.
— Подайте, Христа ради…
Евдокия продолжала вытирать руки, с интересом глядя на просительницу. Она не спешила подавать милостыню, нет, не спешила.
— Откуда ты, тетка? — спросила она.
Спросила не потому, что очень хотела узнать, из какого села христарадница, а скорее потому, что хотелось с кем-нибудь поговорить, покалякать, повыспросить, о чем люди бают… Ведь целыми днями Евдокия одна в доме. И артельных дел нет, чтобы было с кем поболтать. Поэтому Евдокия была даже рада гостье.
Но и Фрося не торопилась с ответом. Она словно бы принюхивалась к Евдокии и соображала, как лучше просить: на погорельцев или на церковь?
— Ну ладно, — сказала Евдокия, — раздевайся, горячими щами накормлю…
Фросю обрадовало гостеприимство хозяйки. У этой можно смело просить на церковь. Она прошла к столу, села, развязала шаль и откинула ее на плечи. На голове остался легкий хлопчатобумажный платочек.
Евдокия достала из печи чугун со щами, нарезала хлеба, положила перед гостьей и деревянную ложку.
— Ешь, погрейся…
Фрося еще раз перекрестилась на божий угол. И только теперь заметила: там, в углу, ничего, кроме вышитого полотенца, не было. И застыла поднесенная ко лбу рука. Косым взглядом скользнула на хозяйку. Евдокия виновато улыбнулась.
— Пришлось вот убрать на выборы. Прямо стыдно перед людьми! — сказала она. — Ночевал у нас полномочный из района. Ну, посидели с хозяином с вечера-то, выпили, ничего вроде, а утром, когда стал уходить, и говорит: «Живешь ты, товарищ Аверяскин (это мужу-то моему), в достатке, и дом у тебя хороший, а благодаришь за это вон кого?» Ну, мой-то дурак хватает иконы и в печку. Хорошо, что сам полномочный заступился. Так, мол, не надо. Вот и пришлось убрать в чулан…
— Да-а… И что же теперь, сестренка, в чулане молишься? — скорбно спросила Фрося. — О господи, господи!.. — Еще раз перекрестилась и начала есть.
Но и за едой мысли ее были заняты все тем же: как заговорить о подаянии для церкви?
— Давеча ты спрашивала — откуда я? — заговорила она, похлебав щей. — Так я, миленькая, издалека, из Шочку. Слышала, поди? Оттуда. А хожу я, сестра, вот по какому делу… В нашем селе есть церковь, и мы хлопочем, чтобы открыли… У вас, я видела, тоже есть церковь, и какая хорошая!.. Служит, нет?
— Нет, не служит, и давно уже, — с сожалением сказала Евдокия.
— А мы людей в Москву посылали. Там сказали — откроем…
— И наши ездили, да что толку!..
— Откроют, — обнадежила Фрося. — Куда же деться-то… Поди, думаешь, мы мало ждали? Полгода! Правда, теперь, можно сказать, дождались. Открыть-то откроют, да денег у нас нет. Вот за тем и хожу из села в село. А ведь все разорено, и все нужно заново заводить. И на все деньги нужны, да и не малые деньги. Вот и собираем… Дадут где — спасибо, не дадут — обижаться не станешь…
— Да много ли соберешь одна?
— Сколько соберу — и то хорошо… Народ, душенька, истосковался по церкви. Сильно истосковался… — Фрося тыльной стороной ладони вытерла губы. — А хожу я не одна. Церковный совет человек десять послал… И народ на такое святое дело не скупится, дает деньги. В вашем селе, гляжу, богато живут: кто десятку даст, кто двадцать, а то и тридцать…
Евдокия согласно кивнула: богато, мол, богато Урань живет!.. Тут в сенях послышались шаги, и в избу вошел сам хозяин: в белых бурках, в драповом пальто, в шапке, лицо широкое, красное с мороза.
— Э-эх-х! — потер он руки, но заметил женщину незнакомую и, будучи в хорошем настроении, весело спросил: — Гости у тебя никак, а?!
— Чай, не только к тебе люди ходят, слава богу, и меня не забывают, — ответила мужу Евдокия.