— Двадцать один человек, — уточнил Сатин. — С учителями, с почтой, с сельсоветом, со всякими инвалидами-пенсионерами.
— Все равно, — сказал Василий Павлович. — Это большая сила, с такой силой можно горы свернуть!.. Да, товарищи, — передохнув, продолжал Василий Павлович, — во что бы то ни стало нам нужно провести посевную организованно и в сжатые сроки. Что касается помощи, если будет такая возможность, то будет помощь оказана. Держите связь через товарища Щетихина. У меня все, товарищи. — И Василий Павлович торжественно и строго поглядел на всех подряд, в том числе и на Захарыча, который что-то старательно высматривал в бумагах, лежавших перед ним. И какая-то отеческая нежность тронула вдруг сердце предрика при виде этих опущенных, коротко остриженных голов.
Василий Павлович справедливо подумал в эту минуту тишины, что он сказал им необходимо важные слова, которые вселят в их сердца бодрость и надежду. И сказать это мог только он один, да, только он один!.. И вот он сказал их. И, поддаваясь этому настроению, совершенно другим, не своим голосом он спросил:
— Может, какие будут ко мне вопросы? — И до того необычно было это странное внезапное чувство, что Василию Павловичу казалось, что и слова-то он сказал какие-то необыкновенные, какие и не говорил уже давным-давно. И даже не добавил напоследок то, чего хотел, — а хотел Василий Павлович наказать Сатину, чтобы на очередном партийном собрании поставили вопрос об Аверяскине в связи с неприятным происшествием в пасхальную ночь.
— Ну, ладно, — весело сказал, как отрезал, Василий Павлович уже на крыльце, когда вспомнил об этом.
И только когда всем пожал руки на прощание и сел в тележку, то погрозил Аверяскину пальцем и сказал:
— Смотри у меня, артист!..
А когда уже отъехал, то оглянулся и поднял руку. На нижней ступеньке крыльца стояли Сатин и Аверяскин, а повыше Щетихин с Лепендиным. И вспомнилось не к месту: «…организовать ручную копку по поднятию паров…»
— Эх! — сказал Василий Павлович и помотал головой. — Ручная копка!..
Однако была весна, яркое, ясное солнце заливало землю щедрым теплом, и зеленый теплый туман исходил от просыхающих обочин, от луговинок в проулках. Уже невнятно зеленели березы и ветлы по улице, и легкий ветерок доносил до Василия Павловича горьковатый запах трескающихся почек.
Весна!.. Ярко и остро поблескивали чистые стекла в окнах изб, орали горластые петухи, на завалинках сидели древние, темноликие старухи и старики. Они кланялись, сколько могли, проезжающему по улице человеку в высокой зеленой фуражке, с портфелем на коленях. И человек этот в ответ кивал головой. И казалось, что всем было хорошо в этот ранневесенний апрельский день…
Глава девятая
Впервые Лепендин пришел на перевязку вроде бы и ненароком, да и час-то был уже неурочный, вечерний. Аня никого не ждала, сидела за письмом домой: все о тех самых опытах отца она допытывалась у матери, что это такое, да серьезно ли?.. И вдруг слышит знакомый мужской голос в задней избе:
— Вечер добрый, Анна-бабай!
И Цямкаиха в ответ запела необычным масленым голоском:
— Заходи, заходи, Сергеич, будь гостем нашим!..
Это был Лепендин.
— Да вот шел мимо, дай, думаю, загляну, что за такой медпункт, — с нарочитой веселостью говорил председатель, вроде бы в чем-то оправдываясь, скрывая смущение. — Все только и говорят в Урани: медпункт да медпункт, а я и не знаю!..
— Ну, погляди, погляди, как мы живем, да чайку с нами испей…
Конечно, он стал отпираться: не хочу, спасибо, но тут вышла Аня в белом халате, и Лепендин так смутился, точно не председатель колхоза был, не главный человек в Урани, а мальчишка. Однако с ногой было дело серьезно: рана на икре открылась (теперь, весной, председателю много приходилось ходить, потому что ведь не всюду и на лошади можно проехать: фермы, амбары с семенным зерном, ямы с картошкой — все требует сейчас постоянного председательского наблюдения). Да и что это была за ужасная рана! Аня еще не видела таких страшных ран: как будто зверь какой выдрал, вырвал середину икры до самой почти кости, и эта ужасная рана никак не могла затянуться, зарубцеваться… А по краям пошли еще мелкие свищи!..
— Нет, в больницу, немедленно в больницу!..
Но Лепендин вдруг нахмурился и потянулся даже за сапогами, ворча:
— Какая сейчас больница…
И Аня чуть не заплакала: от жалости к нему, от своей беспомощности.