Особенно один был хорош. У Жорки дыхание перехватило, когда он его увидел.
Длинный, с низкими бортами и откинутой назад широкой трубой, он стлался по гладкой зеленой воде. На двух косо поставленных мачтах трепетали узкие флаги — гюйсы. И эти рвущиеся по ветру флаги, и крутой бурун за кормой, и весь корабль — подбористый, ладный, все говорило о мощи и неслыханной скорости.
— Ух ты! — выдохнул Жорка.
Он снова взглянул на девочку. Ничего особенного: девчонка как девчонка, еще и поплоше многих — худущая, как спичка. Только смуглая, да косища у нее, да глаза вот… Глаза удивительные. Какие-то очень серьезные и грустные. И огромные — в пол-лица. А может быть, так только кажется, потому что лицо очень маленькое.
— Ты это сама… все сама видела? — спросил Жорка.
— Что это?
Тамико улыбнулась. Она явно забавлялась Жоркиным растерянным видом.
Жорка упрямо, как бычок, наклонил голову.
— Ну, в альбоме… Море. Корабли все эти. Ты на них плавала?
Сказал и сам испугался: так вдруг изменилось лицо девочки.
Она нахмурилась, губы у нее задрожали.
— Ты чего?
— Ничего, — ответила девочка и опустила голову. — Не видела я их. Море видела. А корабли нет. Я их сама придумала.
— А-а-а, — разочарованно протянул Жорка, — придумала. Вот бы такие на самом деле где-нибудь плавали! Уж я бы обязательно их разыскал. Я моряком буду, — доверительно сообщил он.
— А я музыкантом, — сказал Владик. — Слушай, а ты…
И вдруг Тамико заплакала.
Жорка и Владик ошеломленно переглянулись. Это было очень странно. Вдруг ни с того ни с сего человек плачет. Да еще так горько. Просто ревмя ревет. Жорка осторожно положил альбом на скамейку, хотел что-то сказать, но тут произошло нечто совсем уж неожиданное.
Откуда-то сбоку появилась молодая женщина в ярко-желтой кофте. Она метнулась мимо мальчишек к Тамико, обняла ее и что-то быстро-быстро заговорила на непонятном языке.
Тамико молча затрясла головой, а женщина взглянула на мальчишек и тихо сказала:
— Уходите, уходите. За что вы ее обидели? Ну за что?
— Мы?! — изумился Жорка. — Мы ее не обижали!
Мальчишки попятились в кусты, напуганные и удивленные.
Тамико подняла заплаканное лицо, что-то сказала женщине, потом повернулась к ребятам.
— Я просто так. Просто так. Не обижайтесь на маму. Приходите завтра. Приходите.
Жорка и Владик выбрались из сирени, молча пробежали по Березовой аллее и остановились только у дуба Петра I.
Потом Владик перевел дух, покрутил пальцем у виска и сказал:
— Сумасшедшие какие-то. Обе они сумасшедшие.
— Нет, — задумчиво отозвался Жорка, — тут что-то не так. Что-то тут есть такое, — он прищелкнул пальцами.
— Какое такое?! — разозлился Владик. — Никакого такого, просто все девчонки ревы, а эта особенно.
— Нет, тут есть какая-то тайна, — упрямо сказал Жорка.
На катере
Демьяныч уже отвязывал цепь, когда на набережной появились мальчишки.
Катер стоял на Мойке около их дома, видно, Демьяныч приезжал обедать.
— Погоди, Демьяныч, постой! — заорал Жорка, — ты куда?
— А-а, это вы, обормоты! Все носитесь, обувку рвете, бездельники. Ты, Жорка, опять сегодня зубы не почистил? Мамка жаловалась. Ох, возьмусь я за тебя, ох, возьмусь, — проворчал Демьяныч.
— Я почищу. Чего им сделается, — торопливо сказал Жорка, — ты куда сейчас пойдешь?
— К Невской Лавре сгонять надо, краску строителям отвезти.
— Возьми нас с собой, а? Возьми, Демьяныч.
— Возьми, возьми… Сечь вас надо, а не на катере катать, — Демьяныч отвернулся, тщательно отер ветошью руки, — ладно, садитесь. Только ноги как следует вытрите, — сказал он.
Мальчишки радостно завизжали, прыгнули в катер и уселись на кожаном сиденье.
Сиденье было горячее, накаленное июльским жарким солнцем.
Солнце было всюду. Оно плавилось в мутной желтоватой воде, сияло на ярко надраенной медяшке, обливало голову и плечи золотой горячей волной.
Хорошо, когда солнце!
Катер летел, разводя пенные усы, мимо Летнего сада. Потом он скользнул в Фонтанку, разогнался, нырнул на мгновение под прохладный гулкий мост и выскочил в Неву.
Ну до чего же это здорово — нестись по летней Неве на быстроходном катере, обгонять неуклюжие прогулочные лодки, срезать носы у пыхтящих работяг-буксиров, волочащих за собой бесконечные пахнущие горячей смолой плоты; нырять под выгнутые спины мостов, басовито грохочущие под колесами трамваев, и орать во все горло песню. Или просто так орать. Потому что солнце, потому что скорость, потому что ветер.