Посредине чертога, все убранство которого составляли простые скамьи, расставленные вдоль стен, в окружении галдящих вразнобой брауни стоял худощавый, но жилистый человек, ростом едва ли выше Зорко и, несомненно, постарше его. Черные когда-то волосы его теперь стали пегими и над высоком лбом с глубокой морщиной сильно поредели. Одет он был в длинную красную рубаху и синий плащ. Что-то показалось Зорко знакомым в тонких чертах его лица, но разглядывать гостя брауни долго не пришлось. Жесткая Шерсть схватил венна за руку и вместе с ним решительно протолкался сквозь толпу своих не слишком почтительных к старшему королевскому пивовару родственников.
— Черный Бродяга, — заявил он, когда вместе с Зорко оказался перед человеком в синем плаще. — Я не буду отвечать на твои дурацкие вопросы. И никто из нас, брауни, не будет этого делать. Мы не для того родились и живем под этим солнцем, чтобы заниматься подобными глупостями…
С этими словами он взглянул на Зорко, которого продолжал держать за руку, и запнулся.
— Для таких глупостей мы не слишком умны, — продолжил Жесткая Шерсть. — Вот благородный человек из тех, что разумеют всякой грамоте. С ним и поговори. Посмотрим, так ли ты умен, как бахвалишься. Может быть, ты и вовсе не умеешь складывать заклинания, только лучше уж я побеспокоюсь заранее, чем королева превратит меня в какую-нибудь мерзость. Словом, поговорите меж собой как ученые люди. Эй, вы! — бесцеремонно обратился он к собранию мохнатых брауни. — Замолчите, дурни, и не мешайте тем, кто умнее вас! Если глотка у вас медная, это еще не значит, что и голова у вас золотая! Если хоть капля пива пропадет, я первым остригу вас, как овец, а потом уж королева спустит с вас шкуру! Молчите и внимайте премудрости!
Закончив прочувствованную свою речь, которой внимал более всех черный пес, почтенный Жесткая Шерсть добился наконец своего, и брауни прекратили бестолковый шум.
— Кто ты и зачем побеспокоил пивоваров? — спросил Зорко. — И почему они должны отвечать на твои вопросы, а не их владычица?
— Потому что я Черный Бродяга, — отвечал человек, стоявший против венна. Голос у него оказался низкий и приятный, с хрипотцой. — Потому что я сказитель и говорю на старинном языке вельхов. — И он перешел сей же час на старинное наречие. — И разве не знаешь ты, что сказителя, что говорит на старом языке, нельзя не выслушать и выгнать из дому тоже нельзя, иначе хлеб твой высохнет на полях, у коров не будет молока и пиво прокиснет, точно простокваша?
— Знаю, — отвечал ему Зорко тоже на старом наречии. — К чести ли сказителю грозить тем, кто слаб и мал перед мудростью его?
— Вот и защити их, когда ты сам такой мудрый и благородный и сведущ в языке прежних дней, — ответил сказитель и зло усмехнулся. — А мне вовсе нет ни охоты, ни нужды рассказывать тебе, зачем не слишком люблю я эту землю. И ты вряд ли спросишь разрешения, когда захочешь причинить обиду тем, кого не слишком любишь. Так ли?
— Мы и тем, кого любим, часто приносим обиды и зло безо всякого на то позволения и поступаем с ними так даже чаще, чем с теми, кого не любим или любим не слишком, — возразил Зорко. — Потому что знаем, что любящие нас простят нам многое, и слабость нашу тоже, а со всеми прочими надо держать ухо востро. А потому у себя ты трижды спросишь, когда взбредет тебе в голову свершить такое дело. Так я скажу тебе.
Черный Бродяга посмотрел на Зорко оценивающе, и того словно стылым ветром проняло от этого взгляда синевато-белесых, как небо в месяце просинце, глаз. Настала на миг тишина, и краем слуха венн поймал слабый, неведомо откуда пришедший звук, будто где-то ударили в литой серебряный колокол. И сказитель приметил, что Зорко услышал этот звук.
— А ты и вправду мудрее, чем кажешься, — заметил он. — И ты не ослышался. Колокол ударил, потому что ты ответил верно: ведь то была моя первая загадка.
— Если уж ты так меня уважил, мудрым назвав, то прости мудрецу мудрецово любопытство. Дозволь спросить: чем же ты так знаменит, что здесь тебя давно знают, а я вот ни разу не слышал допрежь о тебе, да и другие не рассказывали? — спросил Зорко и взялся невольно рукой за золотой оберег, знак солнечного колеса, что на груди носил, и так стал его теребить.
— Неправду говоришь, что не знаешь меня вовсе, — отвечал сказитель. — Только что сказал ты, что я знаменит в этих краях и что меня здесь давно знают. А еще ты знаешь, что не люблю я эти земли и что трижды спрашивал себя, прежде чем прийти сюда с песней хулы. И еще знаешь ты, что недобрый я человек, потому что, как ни выхваливался бы я сейчас перед тобой о славных делах моих здесь в былое время, не станешь ты думать иначе. Вот и скажи мне пока, а я потом тебе на все отвечу, есть ли в том радость, что знаешь больше?