Глава 3
Небезобразные картины
Зорко отвели постель на соломенном тюфяке в длинном доме, помещавшуюся недалече от входа в довольно узком пространстве меж двумя поперечными перегородками. Вход в закуток заслоняла занавеска из плотной шерсти с зубчатым узором по краю. Рядом втиснулась скамья, на которой стоял глиняный кувшин с чистой водой, лежало полотенце и льняные рубахи с вышивкой: верхняя и исподняя. На тюфяк были брошены шкуры, служившие и подстилкой, и одеялом, и подушкой.
Сопровождал Зорко рыжеволосый юноша в синей рубахе и серых полотняных штанах, разумевший по-сольвеннски.
— Ты кто будешь? — спросил его Зорко.
— Зовусь Андвар, Торстейна-бонда сын, — отвечал парень.
— А меня Зорко, сын Зори.
— Как? — удивился Андвар. — Как отца звали?
— Отца Севрюком звали, — ничуть не удивился непониманию сегвана Зорко: за дорогу он привык, что встречные не понимают веннских «материнских» отчеств.
— А почему тогда «сын Зори»? — полюбопытствовал провожатый. Для сегвана было такое не слишком обычно: другой бы только плечами пожал, а этот расспрашивать принялся. Должно быть, часто с сольвеннами дело имел.
— Потому что мать так зовут, — объяснил венн. — Водится у нас так, да и у сольвеннов прежде водилось — матери имя допрежь поминать, коли себя называешь.
— А-а, — протянул Андвар, делая вид, что понимает, но тут же опять спросил: — А зачем так?
Зорко взглянул на сегвана, как ученейший аррант посмотрел бы на дикаря, вздохнул и принялся втолковывать:
— От женщины все родится: и зерно земля-мать родит, и зверь всякий от матери происходит, и человек тож. Значит, в ней жизнь заключена. А коли так, то и вся мудрость, что в мире ни есть. Она эту жизнь в себе носит, оберегает. И явную, когда плод уж в ней, и тайную, когда и плод еще не завязался, а она уж знает о нем. Значит, и называться по матери следует, коли хочешь вернее себя оберечь…
Зорко не часто приходилось держать подобные длинные речи, да еще объяснять то, что и так каждому понятно должно быть, и он остановился перевести дыхание, чем немедля воспользовался Андвар.
— А меня не так учили, — перебил он. — Храмн-отец мир создал и человека тоже. И от чудовищ мир охраняют воины и боги, а женщины дома сидят, варят, прядут, ткут.
— Ладно, потом расскажешь, — примирительно молвил Зорко. — Ты лучше меня извести, когда меня Ранкварт-кунс ваш ждет.
— Мне велено помочь тебе переодеться и умыться с дороги и еще делать все, что ты попросишь, только в город пока тебе нельзя, — ответил с готовностью Андвар. Приказания кунса, как видно, здесь было принято выполнять без задержки и тщательно.
Андвар ловко подхватил одной рукой кувшин, а другой — полотенце.
— Погоди, — смутился Зорко: дома венн привык умываться и одеваться без помощи со стороны. — Это я уж сам. Ты лучше к обозу нашему сходи, возьми там мой короб берестяной заплечный — тебе всякий его укажет — да принеси сюда.
Андвар кивнул и исчез.
Зорко остался один. По дому ходили туда-сюда люди: хлопотали по хозяйству, расселяли гостей. Воины Хаскульва, кроме тех, что были его охраной, ушли куда-то на другой двор, где жила боевая дружина галирадских сегванов. Это была грозная сила, но сольвеннские кнесы до сих пор как-то умудрялись уживаться с сегванами, при этом не без пользы для себя. Да и как ни храбра была эта дружина, а войско кнеса было не хуже, а числом превосходило сегванов пятикратно, если не более того.
Венн успел умыться над дубовой кадушкой и переодеться в чистое — рубахи пришлись как раз впору, должно быть, женский глаз сначала оценил фигуру Зорко, прежде чем одежда была положена на скамью, — когда из-за занавески вынырнул Андвар, держа короб в охапку.
— Благодарствую, — поклонился юноше Зорко, принимая у него короб и ставя его на скамью.
— Прости, но крышка у твоей поклажи приоткрылась, — объявил тут Андвар, честно глядя Зорко в глаза. — Скажи, это ты сам резал?
И молодой сегван указал на краешек маленькой прялки, действительно украшенной резьбой самим Зорко и взятой им с собою просто так, на память.
— Сам, — кивнул Зорко, вытащил прялку и подал ее Андвару.
— Красиво! — восхитился сегван. — Меня Охтар-бонд тоже учит по дереву резать, только он таких узоров не делает.
— А что он делает? Богов да героев великих? — полюбопытствовал Зорко.
— Да, — отвечал Андвар, глядя на Зорко чуть удивленно: дескать, что ж еще на дереве резать? — И еще драконов и иных зверей.