— Зорко, сын Зори, из веннских земель, — провозгласил Ранкварт-кунс.
Вот теперь кунсы смолчать не смогли. И до того, как только вошел в чертог, ловил он на себе недоуменные и недобрые взгляды, теперь все поняли, кого привел лагман на тинг, и не было среди кунсов довольства, что иноземец будет на сходе среди них свидетельствовать. Неуютно чувствовал себя и Зорко: у веннов чужеземца приветили и, случись что, на суде по Правде слово бы молвить дали. На сходе же не имел чужеземец слова: нельзя было колдовством, кое с собой принес он, вольно или невольно, гневить своих родовых богов и славных предков.
У сегванов, однако, по-иному было. Трижды ударил об пол посох лагмана, и негромкий, но слышимый сквозь все другие голоса голос его возвестил:
— Четыре ветра свидетели нам, кунсы, что на тинг мы собрались, а не на торжище! Законы наши гласят, что, когда даст тинг на то свое согласие, может чужеземец, коли он свободный человек, свидетельствовать и речь держать. Потому, чтобы не было обиды, тебе даю слово как старшему, Ульфтаг-кунс, чтобы ты выспросил Зорко, сына Зори, так, как того закон требует.
Из ряда береговых кунсов поднялся тот, кто ближе всех к лагману сидел. Был то могучего сложения муж, в полукафтанье из доброй кожи облаченный, в рубаху зеленую нарлакского дорогого полотна и куртку из шерсти оленьей. О золоте и серебре уж и говорить было нечего: всякие диковинные вещи искусной работы одежду украшали, но не в излишке, а ровно так, чтобы богатство и удачу кунса свидетельствовать. Особенно Зорко показался оберег, что на цепочке из золота на груди у сегвана висел: был то знак солнечный, коловорот, сиречь крест золотой с оконечьями, посолонь направленными. На крест был круг наложен, что посредине перекладины пересекал, и на каждой перекладине в таком месте самоцвет лучился: голубой, красный, зеленый и фиолетовый. Также по кресту узор вился из трав и цветов, похожий на тот, что на ошейнике кожаном был тиснен, и скрывал тот узор уже не лики богов рогатых и не буквицы, а фигуру человека, руки в стороны распластавшего. Присмотревшись же, увидел Зорко, что человек не один был, но трое таковых, только один вверх головой находился как положено, а двое других вправо и влево головой вроде лежали. Чудно это было! Коловорот и круг сами на основе лежали из чудесной мозаики, составленной из вовсе незнакомых Зорко камней. Жаль, не тот случай был, чтобы разузнавать, что да отчего!
Однако и меч на поясе у кунса висел знатный: такой, если и не разрубит доспеха, кости переломает напрочь!
Сам кунс желтоволос был, так что светлые седины в этой желтизне пропадали, и лохмат: никак не желали непослушные пряди слушаться гребня. Борода же, на манер всех береговых сегванов, была ухожена любовно. Ликом Ульфтаг был широк, полон и румян, а еще курнос, однако белый шрам от переносицы пересекал всю скулу, чуть не до левого уха, и все благодушие собой похищал. А глаза у кунса были таковы, что не разберешь, как ни тужься, о чем тот мыслит: дикие, звериные глаза. Любил кунс, наверно, и пива испить, чему не только круглое лицо показанием было, но и пузо изрядное.
— Поднимись, Зорко, сын Зори, — сказал лагман. — Клянешься ли в том, что правду молвить станешь перед тингом и богами нашими?
Зорко встал и ответил, не смущаясь:
— Зазорно будет венну чужих богов не уважать, паче того на их земле. Клянусь землей своей матерью, что правду говорить обязуюсь, и предков своих славных в свидетели зову. Как заповедано нам праматерью рода Серых Псов, так и молвить стану.
— Верно говоришь, — одобрил Ульфтаг. — Значит, Серый Пес? Не знал я никого из твоего рода. Свободный ли ты или чей-нибудь человек?
— Свободный, сын матери своей и отца.
— Имеешь ли землю во владении?
— Земля моего рода — моя земля.
— Один ли ты у отца… с матерью, — прибавил кунс, — или еще есть братья?
— Братьев нет. Три сестры: старшая и двое меньших.
— Значит, есть земля, — удовлетворенно пробурчал Ульфтаг, старейший в Галираде кунс. — Здесь как будешь: сам по себе или к Ранкварту человеком пойдешь?
— Сам по себе, — отвечал Зорко. Пойти служить к кому-либо из сегванских кунсов было, может, и удобно, но покуда не звал никто.
— Тогда кто поручится за тебя? — вопросил Ульфтаг.
— Я поручусь, — немедля выступил Ранкварт. — Есть у меня…
— Верю тебе, Ранкварт, — ухмыльнулся в бороду Ульфтаг. — Кто ж о твоем достатке не сведущ? Скажи еще Зорко, сын Зори, с делом ты в Галираде или без дела? Редко венны в Галирад поодиночке забредают, — пояснил он незнамо для кого.
Этот вопрос был для Зорко самым трудным: не объяснять ведь каждому всякий раз, что никто его из рода не гнал и вообще как все дело было. Памятуя, однако ж, о речах старого калейса, приготовил Зорко ответ, кой должен был устроить и сольвеннов, и сегванов, и многих вельхов.