Глава 2
Правда меча
Шел Зорко и днем, и ночью. Темнота леса не страшила его: те опасности, о которых он знал, венн старался упредить. А те, о коих не ведал, могли нагрянуть равно и ночью, и днем, чему черный пес у росстани был сугубым примером. Иногда он останавливался на ночлег, отходя от дороги шагов на двести, отыскивая прибежище меж корнями дуба или сосны — добрых и надежных гостеприимных деревьев, устраивая себе ложе из травы и травой же и плащом-вотолой укрываясь. Иной раз устраивал дневку, складывая нехитрый шалаш или закрывая ветками, травой и лапником удобную сухую рытвину.
Дорога тянулась и тянулась сквозь леса, проходя временами берегом озерца и мочажины, перебираясь мелким бродом или по мостам через ручьи и речушки, спешащие к Светыни, проходя краем невеликих болотцев и обширных марей.
Лес в зареве-месяце, да и в начале рюеня, от бескормицы сгинуть не даст. Наоборот, всякая тварь перед лютой зимой дожировывает. Медведь, хозяин лесной, и тот еще в берлогу не залег. Зорко не был первым в роду охотником и векшу за сто шагов в глаз не бил, но птицу — куропатку або тетерку — добыть мог. А надо ли одинокому путнику больше? Хитрые грибы к осени тоже устали играть в прятки, и, чуть в сторону от наезженной полосы твердой земли, их можно было как рыбу неводом загребать. Рыба тоже была ленивая, жирная, сонная. Воды начинали стынуть, и прямо с берега, если вододержа была достаточно прозрачна, можно было видеть, как рыбы, пошевеливая плавниками, плавно и степенно ходят меж донных трав, словно коровы по пастбищу, выбирая еду повкуснее. Пользуясь нехитрой снастью, Зорко ловко выдергивал на берег окуня. Каково же тому было оказаться вдруг не в своем неторопливо текущем куда-то пелесово-зеленом мире со стеклянным колышущимся небом, а разом за облаками! Впрочем, что там думал окунь, Зорко доподлинно не ведал, поскольку ни возразить, ни вообще сказать чего-либо подобный собеседник не мог. А вот водяной мог, да еще как, и Зорко не забывал приносить ему щедрые — по сравнению с запасом еды, взятой им в дорогу, — требы. Неплохи были и коренья, и клубни и луковицы всяческих растений, испеченные на углях костра. Был у Зорко и запас муки для ячменных лепешек. Чего не хватало, так это парного молока и сыра, но и без них можно было потерпеть до ближайшего печища.
А вот в печища Зорко попадать не спешил. А ну спросит кто-нибудь, — а ведь непременно спросят! — куда, дескать, идешь, добрый молодец? И что отвечать? Хорошо, если сверстник или мальчишка, а если женщина, что в матери годится, или кудесник? Не врать же в глаза! А что отвечать? Из рода его не выгоняли, да он и сам не выходил, а получается, что уже и порознь Зорко, сын Зори, со всеми Серыми Псами. Как объяснить такое веннам, Зорко не знал. От калейса-старика он слыхал, что у иных народов — у тех же калейсов, у вельхов, даже у собратьев сольвеннов, не говоря уж о нарлакцах, — давно уж повелось, что молодые от старших не то что отдельным домом, а выселком живут, и главные у них не старшие по летам, не матери рода да кудесники, а сами они себе голова. И тут же, коли беда какая, все вспоминают вдруг, что они — единый род. Только что толку рассказывать в веннской верви, как там у иноземцев повелось? Зорко ведь оттого венном быть не перестал, значит, и жить должен по-веннски. А он…
На каждом роздыхе Зорко доставал из короба кожаный с тиснеными буквицами ошейник и раздумывал, можно ли те буквы прочесть, аще вовсе той речи не слыхивать, которую они свидетельствуют. Буквиц много набиралось: целая сотня, четыре десятка и еще четыре. Все ли там буквицы значились, что только были, того он знать не мог. Некоторые и вовсе повторялись, да не раз и не два: значило то, как разумел венн, что на ошейнике не просто буквицы тиснены были, а связная речь. И еще приметил: буквицы меж собой схожи были, будто деревья. У каждой словно бы ствол и ветки. А как деревья человек различает? Если на ветках иглы, если разлаписты — то ель. Так можно было и буквицы сравнивать. У каждой имелся ствол, а к нему, точно ветки, черты и дуги лепились. Иной раз сверху или снизу еще точечки или черты ставились. Выходило, что буквицы, меж собой схожие, и называть надлежало сходно; а еще можно было все буквицы в ряды выстроить, что-бы уяснить, как далеко одна от другой отстоит. Еще получалось, что каждая черта или дуга не наобум ставились, а по порядку, и каждая свою частность отмечала. Далее, правда, Зорко в секреты буквиц не проник: чертить в походе на бересте всякие непонятицы он не хотел. Бересты для письма он захватил, но она ведь и для дела потребоваться могла!