Сесили. Боюсь, что сегодня у меня нет на это времени. Ленин просит, чтобы во время перерыва я навела справки.
Карр. Ленин? Это ваша подруга? Гувернантка с опытом ищет новое место?
Сесили. Ничего подобного. Я имею в виду Владимира Ильича Ленина, который с моей скромной помощью пишет свой труд «Империализм, как высшая стадия капитализма».
Карр. Ах да – Ленин. Но, разумеется, сейчас, когда в Петербурге революция, он наверняка отчаянно рвется в Россию?
Сесили. Разумеется. Когда история революции будет написана, Швейцарии в ней вряд ли будет отведено много места. Как, впрочем, и в любой другой истории. Но все дороги для него закрыты. Придется пробираться переодетым и с фальшивыми документами. Ах, боюсь, я уже сказала слишком много! Владимир абсолютно уверен, что агенты следят за ним и втираются в доверие к его знакомым. Англичане наиболее настойчивы, хотя при этом крайне бестолковы. Только вчера посол получил секретное распоряжение не сводить глаз с морских портов.
Карр (растерянно). С морских портов?
Сесили. В то же самое время консул в Цюрихе получил целую пачку шифрованных телеграмм, содержание которых предполагает напряженную и драматичную деятельность: «Задай им жару!», «Пусть попляшут!» и «Выкинь коленце!», а также телеграмму лично от посла, в которой написано: «Сегодня вечером мысленно с вами, Хорэс!»
Карр: Подозреваю, что могу пролить свет на эту загадку. Последние недели консул участвовал в репетициях спектакля, премьера которого состоялась вчера вечером в театре «Цур Кауфляйтен» на Пеликанштрассе. Я оказался в числе приглашенных.
Сесили. Теперь мне ясно, почему он практически полностью передал дела в руки своего дворецкого, который, по счастью, симпатизирует радикалам.
Карр. Боже мой!
Сесили. Вы удивлены?
Карр. Да нет, у меня тоже есть дворецкий.
Сесили. Боюсь, что я не одобряю наличие прислуги!
Карр. Вы совершенно правы: обычно у нее нет совести.
Сесили. В социалистическом будущем ее не будет ни у кого!
Карр. И я того же мнения. И кому же дворецкий передает корреспонденцию консула?
Сесили. Вашему брату Джеку. Ах боже мой, что это я! Вы ничуточки не похожи на вашего брата. В вас есть что-то британское.
Карр. Смею заверить, я – такой же болгарин, как и он.
Сесили. Джек – румын.
Карр. Это одно и то же. Одни говорят так, другие этак
Сесили. Никогда не знала, но подозревала что-то в этом роде.
Карр. Так или иначе, я уверен, что теперь, когда премьера «Эрнеста» состоялась, консул освободит своего дворецкого от дипломатической работы. Скажу по чести, консул имел сногсшибательный успех в ответственной роли…
Сесили. Эрнеста?
Карр. Нет, того, другого.
Сесили. Но что вы имеете в виду, когда говорите «Эрнест»?
Карр. «Как важно быть Эрнестом… то есть серьезным» Оскара Уайльда.
Сесили. Оскара Уайльда?
Карр. Так вы с ним знакомы?
Сесили. Нет, в художественной литературе я успела добраться только до буквы «Г». Я не знакома с Уайльдом, но наслышана о нем, и то, что я слышала, мне не по душе. По словам Владимира Ильича, подлинное искусство – это искусство жизни.
Карр. Ars longa, vita brevis,[14]Сесили!
Сесили. Не будем вдаваться в тонкости, которые имеют значение исключительно в упадочном языке образованных классов, мистер Тцара! Я хотела всего лишь обратить ваше внимание на тот факт, что Оскар Уайльд был буржуазным индивидуалистом и к тому же всегда был разодет в прах и пух.
Карр. В прах и пух?
Сесили. Ну, или в пух и прах, если вам угодно.
Карр. Если он и был иногда слишком хорошо одет, то искупал это тем, что был бесконечно далек от политики.
Сесили. Социальная критика – единственная обязанность искусства и оправдание его существования.
Карр. Ваши взгляды на обязанность и оправдание искусства весьма своеобразны, Сесили, но, к сожалению, то, что мы именуем искусством, по большей части этой функции как раз не выполняет, что не мешает ему утолять общую для нищих и королей потребность в прекрасном.
Сесили. Во времена, когда считали, что звезды решают, кому быть королем, а кому нищим, мистер Тцара, искусство, естественно, укрепляло в первом уверенность в своем праве, а второго утешало в его горе. Но сейчас мы живем в эпоху, когда стало известно, что общественное устройство определяется материальными факторами, и на нас лежит новая ответственность – ответственность за происходящие в обществе изменения.
Карр. Нет, нет и еще раз нет, бедная моя девочка! Искусство не способно изменить общество, это общество изменяет искусство!
С этого момента спор начинает становиться все более и более ожесточенным.
Сесили. Искусство или занимается социальной критикой, или его попросту не существует!
Карр. Вы знаете Гилберта и Салливена?
Сесили. Гилберта знаю. Салливена – нет.
Карр. Если бы вы знали «Иоланту» так, как я ее знаю…
Сесили. Сомневаюсь в этом.
Карр. «Терпение»!
Сесили. Да как вы смеете!
Карр. «Пираты»! «Пинафор»!
Сесили. Возьмите себя в руки!
Карр. «Руддигор»!
Сесили. Вы в Публичной библиотеке, мистер Тцара.
Карр. «Гондольеры», мадам, в конце-то концов!
Очередной «прыжок во времени».
Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной в рабочее время. Впрочем, поскольку справочный зал вот-вот закроется на обед, я вам прощаю. Интеллект у мужчин не так часто встречается, чтобы походя пренебрегать им. Какие книги вас интересуют?
Карр. Любые на ваш вкус. О Сесили, не возьметесь ли вы за мое исправление? Займемся этим за обедом.
Сесили. Боюсь, что сегодня у меня нет на это времени. Придется вам исправляться самостоятельно. Вот статья Владимира Ильича, которую я для него перевожу. Вам, наверное, известно, мистер Тцара, что в правительствах Западной Европы в настоящее время насчитывается десять министров-социалистов?
Карр. Должен признаться, род моих занятий не давал мне возможности сосредоточиться на проблемах европейской политики. Но десять министров – это звучит впечатляюще.
Сесили. Это звучит скандально. Они поддерживают империалистическую войну. Ревизионисты, такие, как Каутский и Макдональд, отвлекают внимание рабочих от подлинной борьбы, от борьбы классов.
Карр (удивленно). Вы имеете в виду Рамсея Макдональда, Сесили?
Сесили. Ну, разумеется, не Флору Макдональд, мистер Тцара!
Карр. Но это откровенный большевик!
Сесили. Он сотрудничает с капиталистической системой и оттягивает ее разрушение. Карл Маркс доказал, что капитализм копает себе могилу.
Карр. Нет, нет и еще раз нет, бедная моя девочка! Маркс заблуждался. Заблуждался добросовестно, но от этого заблуждение не перестает быть заблуждением. К несчастью, Маркс изучал капиталистическую систему в самый неудачный период ее развития. Промышленная революция уже загнала обездоленных в трущобы городов и принудила их к рабскому труду на фабриках, но еще не успела приобщить их к благам индустриального общества. Маркс пришел к выводу, что богатство капиталистов образуется из украденной у пролетариев прибавочной стоимости. Именно так, по его мнению, устроен капитализм. Это ложное умозаключение было выведено им из другой, также ложной, посылки, утверждающей, что человеческое поведение обусловлено принадлежностью человека к определенному классу. Но и тут он ошибся: пропасть между классами стала сужаться, вместо того чтобы стать окончательно непреодолимой. Критический момент так и не наступил. Он растворился в воздухе. Процесс повернул вспять как раз тогда, когда после восемнадцати лет каторжного труда «Капитал» наконец вышел из печати: лишнее доказательство того, как слеп порою бывает творец. До чего прелестно вы сейчас выглядите, Сесили, – вы похожи на пунцовую розу!