— Поехали, — согласилась Гусева.
Она не спрашивала — куда и зачем, ей было все равно… Когда две убийцы вышли на проспект Науки ловить транспорт, первым «подвернулся» Купцов. От того господина, что сидел пять минут назад в кафе, водила-бомбила отличался здорово: исчезли галстук и пиджак. Вместо них появились кожаный жилет, темные очки, бейсболка и, разумеется, жевательная резинка во рту — драйвер, короче. Бомбила.
Перекрывая звук магнитолы, Купцов заорал:
— Куды полетим, красавицы?
И услышал в ответ то, что и предполагал:
— На Английскую набережную. Купцов нисколько не удивился цинизму, наглости и инфантильности Марины Чибиревой. Он давно уже ничему не удивлялся. Он незаметно кивнул головой стоящему на крылечке кафе Петрухину: да, Дима, именно туда, куда мы с тобой и предполагали. Петрухин глазами показал: понял.
Когда подъехали к дому Борисова, Любовница уже спала. Марина все время курила, несколько раз прикладывалась к плоской фляжке с коричневой жидкостью. Что именно было во фляжке, Купцов не знал — разглядеть этикетку не удавалось.
Ехали долго. Когда подъехали, во дворе дома стоял «фольксваген». Петрухин успел.
— Здесь, — сказала Марина. Я приткнул «антилопу» к тупой морде «фердинанда». «Фолькс» выглядел мертвым и пустым. Но стекло у водительской двери было слегка, на пару сантиметров, приспущено, и это означало, что все в порядке, что Димка успел «эвакуировать» Лису и бабулек-понятых.
— Светка, — сказала за моей спиной Марина. — Светка, просыпайся, приехали.
В зеркало я видел, как Марина пытается растолкать свою «дублершу». Гусева кривила губы, пускала слюну, но просыпаться не хотела. Видимо, она хорошо вмазалась {Укололась}.
— Просыпайся, сука! Наркоманка гребаная! Просыпайся!
На меня Марина нисколько не обращала внимания. Это у известной категории пассажиров обычное явление — водила для них всего лишь часть автомобиля. Что ж на него внимание обращать?… Мне такой пассажир нравится больше, чем разговорчивый. А то, что Марина не обращала на меня внимания, радовало вдвойне. Позже мы пообщаемся по полной программе.
Марина еще секунд тридцать повоевала со Светланой, толкая, матерясь, пытаясь привести в чувство. Все это было в достаточной степени привычно и противно. Я практически не обращал внимания… И едва не упустил пару интересных фраз.
— Тварь! Шизофреничка! Наркоманка! — шумела Марина и тыкала свою подружку кулаком в бок. — Такая же дебильная тварь, как и твой е…рь Леша! Снайпер херов! Стрелок! Наркот!
Из этого матерного потока я вычленил слова про некоего Лешу. В переводе на нормальный русский язык получалось, что Леша состоит в интимных отношениях со Светланой. Что стрелок он плохой. Что он наркоман и «дебильная тварь». А что? Нормальная характеристика для человека, который стрелял в Лису и ее сожителя. По крайней мере, очень похоже. Стрелок он действительно не очень меткий.
Марине, наконец, надоело биться с Гусевой. Она обернулась ко мне:
— Подожди меня, мастер, пять минут. Зайду к одной подруге, и поедем назад.
— Прошу пардону, — сказал я. — Не худо бы рассчитаться.
— Не писай, папа. Я же тебе залог оставляю, — ответила Марина и мотнула каштановой головой в сторону Гусевой.
В глазах любого таксиста такой «залог» стоил не более, чем использованный презерватив. Но меня устроил. Я сказал:
— Ну… гляди, подруга. Только недолго.
— Не писай. Мне всего-то с дохлым мясом попрощаться, папа, — бормотала Марина и шарила в сумке…
Нашла связку ключей, побренчала и выбралась из «антилопы». Напоследок отвесила пощечину Гусевой. Светлана Петровна сказала: «Мэ-э…»
Марина вылезла из «антилопы» и пошла к подъезду. Походка у нее была почти трезвой.
Я дождался, когда она скроется в подъезде, и пошел за ней следом. Гусева осталась дремать в салоне. Она спала здоровым, крепким — героиновым — сном.
Цокая набойками по каменным ступеням, Марина поднялась на второй этаж и остановилась у двери квартиры Николая Борисова. Тихонько ругаясь себе под нос, открыла дверь… Что она хотела найти в квартире? Она хотела найти тело в петле. Или тело на кровати, а рядом — на полу — кучу упаковок от снотворного.
Марина вошла в квартиру. Ей было страшно. Она даже забыла закрыть входную дверь, и ветерок, влетая через незакрытую форточку, сквозил над пыльным полом… Марине было жутко. Подбадривая себя, она кашлянула и сказала вслух:
— Поглядим, где висит эта лисья шкура… Шкура старая, молью траченная. Ну, кто теперь на тебя позарится, шкура? Только добрый дяденька некрофил… Да и тот навряд ли. Висельники, говорят, обсераются. Кто ж тебя, обосравшуюся, трахать станет? А, подружка-поблядушка? Лисичка-сестричка, дрянь паскудная… ты где?
Марине было очень страшно в сумеречной этой квартире с задернутыми шторами. Очень. Она открывала дверь за дверью. За любой из них ожидая увидеть опрокинутый стул и босые ноги с перламутровым педикюром в полуметре над полом… Ожидая и боясь одновременно. Иногда ей чудились звуки шагов, человеческого дыхания. То впереди, то за спиной. Иногда ей казалось, что вот сейчас мертвая Лиса положит ей сзади руку на плечо и спросит… а что она спросит? Что обычно мертвецы спрашивают у живых? Не знаю… О Господи, я не знаю!
Я ничего не знаю. Помоги мне, Господи! Помоги мне… помоги…
На большом круглом столе в гостиной она увидела лист бумаги — белый четырехугольник в центре черного полированного круга. На сквозняке бумага слегка шевелилась. Улететь ей не давала массивная бронзовая пепельница, прижимающая угол листа. Марина хотела подойти, но не стала этого делать… И так все ясно: предсмертная записка. Предсмертная записка. Два слова, похожие на короткий — из паровоза и одного вагона — эшелон… Эшелон с мертвым машинистом, помощником и мертвыми же пассажирами. Прощайте, сипит гудок…
Марина остановилась перед последней, самой дальней дверью трехкомнатной квартиры Борисова. Здесь была спальня — лисья нора, — и резонно предположить, что Лиса повесилась именно здесь… Марине даже показалось, что она уловила слабый запах испражнений — малоприятный спутник повешения. Она даже разглядела сквозь матовое стекло двери бледную тень повесившейся Лисы.
Марина взялась за изогнутую ручку двери… слегка нажала. Но сил уже почти не было. Она ощущала слабое сопротивление пружины дверного замка. Ей даже казалось, что кто-то держит ручку с ТОЙ стороны двери. Что дверь — это дверь в страну мертвых. Марине показалось, что ручка холодна, что она почти ледяная. Что тот, кто взялся за ручку с ТОЙ стороны, начал медленно открывать ее, помогая Марине войти ТУДА. Марина выкрикнула, обернулась… Она была на самом краю реальности. Еще шаг… всего один шаг… и она сорвется с этого осыпающегося края и упадет в темную воду. Там обитают монстры, рожденные человеческим мозгом… О, как они совершенны!
Марина была на самом краю, хотя никто не знает, есть ли этот край, и если есть, то где он проходит… Она была на краю пропасти… Внезапно она снова услышала шаги за спиной. Тихие, но отчетливые.
Она обернулась и увидела в дверном проеме темный человеческий силуэт. И тогда она закричала…
…Она закричала, но ее крик никем, кроме Купцова, не был услышан. Дом. построенный в середине девятнадцатого века и прошедший «евроремонт» в конце двадцатого, отменно гасил звуки… Кем показался Марине Чибиревой приближающийся из сумрака Купцов? Призраком бестелесным? Или нанятым Лисой мстителем?
Этого мы не знаем. Марина закричала, ринулась обратно — к двери в спальню… Она уже схватилась за ручку, но что-то, видимо, разглядела там, в глубине, за матовым стеклом… что-то она разглядела. Возможно, свое отражение.
— Нет! — пронзительно выкрикнула Марина и рухнула на пол.
Купцов подошел, сел на подлокотник кресла, покачал головой, потом достал из кармана телефон, набрал номер. Отозвался Петрухин.
— Поднимайся сюда, — сказал Купцов. — Надо посоветоваться.
…Петрухин в ситуацию въехал сразу.