Процедура избрания в Академию, начавшаяся еще 3 апреля 1920 г., завершилась 2 августа. Именно в этот день, 2 августа 1920 г., учитывая большой вклад в развитие исторической науки, С. Ф. Платонова избирают в действительные члены Академии наук по ее II отделению (исторических наук и филологии). «С избранием его в Академию наук, — писала Н. Н. Платонова своей дочери Вере 19 января (1 февраля) 1920 г., — у него появилось много нового дела и интересов, и он постепенно сокращает свои занятия в других местах: оставил директорство и чтение лекций в Археологическом институте, не читает это полугодие и в Педагогическом институте».
Свидетельством резко выросшего после 1917 г. влияния С. Ф. Платонова среди русских историков стало торжественное празднование ими 40-летнего юбилея его научно-педагогической деятельности, состоявшееся 12 июня 1922 г. в заседании русской секции научно-исследовательского института (университетский исторический семинарий){65} и вышедший по этому же случаю в том же году «Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову». «У меня много литературной работы, — отмечал он в письме дочери В. C. Шамониной от 4 июня (22 мая) 1920 г., — и я даже не знаю, успею ли выполнить к сроку все данные обещания… Со смертью А. С. Лаппо-Данилевского и М. А. Дьяконова мое положение стало новым: я — один из представителей (уже немногих) своего поколения и попадаю всюду в центр: надо отбиваться от массы предложений»{66}.
Говоря о сотрудничестве С. Ф. Платонова с советской властью в первые послереволюционные годы, нельзя не отметить и его работу в смешанной советско-польской комиссии по исполнению Рижского договора. Приглашен туда С. Ф. Платонов был в 1922 г. в качестве эксперта делегации по передаче Польше архивных и библиотечных фондов. Вскоре он становится уполномоченным делегации по передаче этих фондов в Ленинграде. Благодаря С. Ф. Платонову удалось отстоять ценнейшую коллекцию редких книг, вывезенных в свое время из Польши в эпоху ее разделов. «Они до сих пор благополучно пребывают у нас», — говорил он с довольным видом{67}.
Из того, что напечатано С. Ф. Платоновым после октября 1917 г., только немногие его статьи и публикации документов представляли новое слово в науке, пусть даже в узких вопросах. Так получилось, что основные усилия ученого в эти годы оказались сосредоточенными на подготовке книг научно-популярного характера («Борис Годунов», «Иван Грозный», «Петр Великий», «Смутное время», «Москва и Запад в XVI–XVII вв.»), повторяющих выводы его прежних специальных работ, главным образом «Очерков по истории Смуты». Ничего принципиально нового в научном плане читателю они не давали.
Другое дело — общественно-политическое звучание этих работ. В условиях полного краха старого государственного порядка, торжества новых хозяев жизни и внедрения новых общественных отношений уже само обращение ученого к опыту русской Смуты начала XVII века, с совсем другими героями и приведшей к совсем другим результатам, было прямо-таки обречено на поиски в его книгах некоего политического подтекста. Особенно преуспели в этом недоброжелатели С. Ф. Платонова из числа учеников М. Н. Покровского, после ареста ученого обнаружившие в его книгах целый букет тягчайших, с их точки зрения, «преступлений», начиная с проповеди монархизма и кончая пресловутыми «антисемитизмом», «черносотенством» и «великодержавным шовинизмом»{68}. Один из наших историков (А. Н. Фукс), ознакомившись с этими обвинениями, назвал их «бредом»{69}. Конечно, «националистом-черносотенцем» С. Ф. Платонов никогда не был…
В условиях, когда на наших глазах происходит разрушение государства, оправдываемое «интересами демократии», важно подчеркнуть, что С. Ф. Платонов и его коллеги являлись убежденными сторонниками территориальной целостности и единства страны, а также твердой власти, которая, по их мнению, только и могла спасти государство от разрушения. Так они думали в 1917 году, презирая Временное правительство за его слабость и осуждая своих коллег — С. Ф. Ольденбурга и В. И. Вернадского, вошедших в его состав{70}. Не изменилась позиция С. Ф. Платонова в этом вопросе и после 1917 года. Не о «демократии без берегов» мечтал С. Ф. Платонов, а о «конституционном строе во главе с твердой властью», способной не только защитить своих граждан, но и обеспечить единство и территориальную целостность государства{71}. Что же касается «великодержавности» С. Ф. Платонова и его коллег, то заключалась она лишь в том, что они осмеливались осуждать в частном порядке крайности насильственной «украинизации» русского населения на территориях, отошедших к Украине, и настаивали на том, что хотя «национальности» могут воспользоваться правом «широкого самоуправления»: «государственный язык должен быть один — литературный русский»{72}.