Фигатнер: Только Ольденбургу сказали?
Платонов: Ему только.
Фигатнер: Я ставил вопрос (когда мы с Вами имели беседу), Вы сказали, что сообщили Президиуму.
Платонов: Не помню. Может быть.
Агранов: Скажите, Старицкий — это не мифическая личность, а действительно сенатор?
Платонов: Да, сенатор Временного правительства. Дьяконов — академик Дьяконов, кажется, был директором одного из отделений Библиотеки.
Агранов: Почему Вы считаете необходимым дальнейшее сохранение тайны этого документа и оставление его в пакете, где написано: «от Старицкого»?
Платонов: Не считал нужным предавать огласке в силу общего распоряжения, которое действовало и действует сейчас.
Фигатнер: На основании постановления комиссии?
Платонов: Да.
Агранов: Вы сообщили комиссии, какие документы у Вас имеются?
Платонов: Да, комиссии был сообщен перечень документов. Для меня это была вещь довольно тяжелая. Дело в том, что это было в 26–27-м гг. Я убедился, что в Рукописном отделе царит большой беспорядок…
Агранов: Какой беспорядок?
Платонов: Например, этот документ был тоже записан неправильно. Затем, целый ряд был замечен других неправильностей со стороны Срезневского. Это было как раз в тот период, когда такого материала у меня накопилось много. Если бы я был в Ленинграде тогда, когда шло это дело (сообщение Совнаркому о том, что у нас есть), тогда другое дело. Но, насколько я знаю, в это время здесь не было даже Ольденбурга. Меня тоже не было. Я об этой бумаге не знал довольно долго. Если бы я знал, я бы этого не допустил. Это, конечно, большая неисправность. Библиотека в отдельности не показана. Под влиянием таких впечатлений я попросил назначить ревизию Рукописного отдела. Она была сделана. Документ о ней находится в архиве Библиотеки. Эта ревизия раскрыла некоторые неисправности и повела за собой ряд практических мероприятий и предложений. Кое-что из материалов мы сочли возможным отдать владельцам, кое-что решили присоединить к фонду Библиотеки… Мы начали раскрывать архив Берга. Все это было представлено Президиуму как результаты ревизии. Президиум согласился с выводами комиссии. Это было сообщено в Библиотеку и осталось без внимания.
Петерс: В протоколах Президиума это есть?
Платонов: Я думаю, есть.
Фигатнер: Когда было?
Платонов: 26-й, начало 27-го г. Я просил вторичную ревизию. Такая ревизия была, и надо сказать, что мы констатировали неисполнение. И в результате решения опять остались неисполненными.
Фигатнер: Почему?
Платонов: Ведь за всем не усмотришь… На третий год должность в академической Библиотеке я не взял, так как чувствовал, что бессилен убрать того, кто являлся причиной беспорядка.
Фигатнер: Кто был причиной беспорядка?
Платонов: Срезневский.
Агранов: Я согласен, что Срезневский и тот, кто, подписав документ, допустили неправильность…
Платонов: Один Срезневский.
Агранов: Явно беззаконную. Но Вы отдавали отчет, что скрывать документ государственной важности от советской власти нельзя?
Платонов: Как скрывать?
Агранов: В пакете на имя неизвестного Старицкого. Совершенно недопустимо. Как же Вы оставили документ?
Платонов: Извините, у меня другая точка зрения. Академия в течение этих лет сохранила очень много материала. Она действительно сохранила очень много. Нет доказательств, что она утеряла хотя бы один документ. Это я говорю уверенно.
Агранов: Я это не говорил.
Платонов: Мы смотрели так: у нас надежное место хранения…
Фигатнер: Но хранятся акты отречения.
Платонов: Я свою точку зрения сказал. Эти акты не представлялись мне уникальными. С другой стороны, у нас не было представления о том, что эти бумаги имеют актуальное значение на данный момент и на будущее.
Фигатнер: Отречение Михаила — в одном экземпляре. Для нас нет сомнения, что другого (отречения) Николая не существует. Но писанный рукой Михаила документ — уникальный.
Петерс: Но Вы знали, что идет поиск этого документа?
Платонов: Я не знал.
Агранов: Вы могли считать документ не уникальным, но оставить его, документ исторической важности, без имени, в пакете и ящике стола Срезневского…
Платонов: Он оставался в описи.
Фигатнер: Он вошел за № 607?
Агранов: Почему не легализовать акт отречения Николая II?
Платонов: Но никакого умысла не было и не могло быть.
Агранов: Представьте, мы имели показания лиц, которых опрашивали сегодня и которые говорят, что это умышленно скрывалось.
Платонов: Решительно протестую!
Агранов: Я не говорю о том, что Вами, но факт тот, что этому документу придавалось какое-то особое значение и не было никакого желания к его огласке. Такие настроения существовали?