«Я разучил по книгам сейчас, Россия, историю злую твою!» — так реагировал на эти откровения М. Н. Покровского и его школы комсомольский поэт той поры Джек (Яков) Алтаузен{20} и ничтоже сумняшеся предлагал немедленно «расплавить Минина»:
«Я предлагаю Минина расплавить. Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить. Их за прилавками Октябрь застал. Случайно им мы не свернули шею. Им это было бы под стать. Подумаешь, они спасли Расею. А может, лучше было б не спасать?»{21}И Джека Алтаузена можно понять. Ведь история, которой пичкала учащихся и студентов Страны Советов школа М. Н. Покровского, это действительно была «злая история», предназначение которой, в отличие от истории «буржуазной», прививавшей любовь к Родине, как раз и состояло в том, чтобы внушить учащимся негативное восприятие исторического прошлого дореволюционной России: «для того, чтобы ненавидеть их, надо знать, как жили они!»{22}
Таково было отношение в те годы новой власти и ее интеллигентской обслуги к истории своей страны…
В те же годы выходит в свет сборник «Русская историческая литература в классовом освещении» под редакцией М. Н. Покровского, где новоиспеченные историки-марксисты дают уже самый настоящий бой «шовинистическому свинству» знаменитых русских историков: К. Д. Кавелина, Б. Н. Чичерина, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского. С. М. Соловьев, утверждал здесь З. Лозинский, смотрел на процесс образования Русского государства «глазами националиста-великорусса. Он отрицает сколько-нибудь значительное влияние других народностей, кроме великоруссов, на ход русской истории, утверждая, что на Восточной равнине не наблюдалось даже развитого провинциализма»{23}.
И содержание сборника, и кавычки при слове «русская» история ясно указывают на то, что русскому народу его авторы отказывали в праве на свою национальную историю. О том, как крайне неблагоприятно складывались для русского этноса идеологические установки правящей верхушки, свидетельствует характерный для того времени эпизод. Выступая на состоявшемся в 1927 году Всероссийском съезде краеведов, московский историк С. В. Бахрушин в духе времени призвал своих коллег энергичнее собирать сведения о быте и культуре народов разных национальностей Советского Союза, «забыв» в то же время упомянуть среди них о самой крупной народности — русской.
«Все это хорошо, — возразил С. В. Бахрушину саратовский профессор С. Н. Чернов, — и очень нужно. Но не следует среди разных национальностей нашего Союза забывать еще одну национальность — русскую. Нужно предоставить и ей право позаботиться о фиксировании исчезающих явлений быта, а также выходящих из употребления вещей. Почему слово «русский» почти исчезло теперь из употребления?» — вопрошал С. Н. Чернов и получил в ответ от своих более «понятливых» коллег упреки в «великодержавной вылазке».
Неудивительно, что по обвинению в русском шовинизме в январе 1929 года С. Н. Чернов был уволен из Саратовского университета{24}. Вся вина профессора состояла в том, что, оказывается, на своих лекциях он с нескрываемой симпатией говорил о Дмитрии Донском и русской победе на Куликовом поле{25}…
7 сентября 1930 г. известный в то время пролетарский поэт Демьян Бедный опубликовал в «Правде» свой очередной поэтический фельетон под названием «Слезай с печки!», полный нескрываемого презрения к русскому народу, его менталитету, национальному характеру, истории и культуре.
«Сладкий храп и слюнищи возжею с губы, В нем столько похабства! Кто сказал, будто мы не рабы? Да у нас еще столько этого рабства… Чем не хвастались мы? Даже грядущей килой, Ничего, что в истории русской гнилой, Бесконечные рюхи, сплошные провалы. А на нас посмотри: На весь свет самохвалы, Чудо-богатыри. Похвальба пустозвонная, Есть черта наша русская — исконная, Мы рубили сплеча, Мы на все называлися. Мы хватались за все сгоряча, Сгоряча надрывалися, И кряхтели потом на печи: нас — «не учи!», Мы сами с усами!.. Страна неоглядно великая, Разоренная рабски-ленивая, дикая, В хвосте у культурных Америк, Европ, Гроб. Рабский труд — и грабительское дармоедство, Лень была для народа защитное средство, Лень с нищетой, нищета с мотовством, Мотовство с хватовством. Неуменье держать соседства, Рабский труд Развратила господская плеть, Вот какое наследство надо нам одолеть»{26}.