Итак, первой настала очередь Мухтара. Утром, в день назначенной операции к нему снова пришёл анестезиолог. Он мерил ему давление, температуру, задушевно расспрашивал, как он спал ночью и как себя чувствует. Так в камеру к смертнику перед казнью приходит священник.
Потом в палату завалились два весёлых мордоворота интерна и покатили кровать вместе с Мухтаром и подвешенными к нему гирьками к выходу.
Все помахали ему руками на прощание и пожелали удачи. Я смотрел на пыльный квадрат на полу, где только что стояла кровать Мухтара, и палата в моих глазах сразу же изменила свой вид. Она уже не была той палатой. Она не могла существовать без этого весёлого буддоподобного казаха в углу.
Первый студент скрылся за дверью экзаменационной аудитории. Мне, (второму по очереди), остаётся ждать его возвращения. Каким он появится в этой палате. Счастливым и улыбчивым, или стыдливо прячущим свою зачётку. А может быть выйдет профессор, и, разведя руками, скажет: «К сожалению, ваш товарищ совсем не готов. Мы вынуждены были его отчислить».
Но уже через два часа казаха вернули на место живым и здоровым. Точнее здоровья в нём осталось столько же, сколько и было до операции. Его предплечье украшала массивная конструкция, состоящая из двух колец, скрепленных между собой стальными шпильками. К отверстиям в кольцах крепились концы стальных спиц пронизывающих насквозь предплечье казаха. Он ещё не отошёл от наркоза, поэтому весело улыбался, с жаром передавая свои впечатления от операции. Он рассказывал, как ему на спине маркером рисовали какие-то диаграммы, потом сделали укол, после которого вся верхняя половина туловища отключилась. Я представил себе казаха, которому отключают верхнюю половину туловища, тогда как нижняя отключена уже три недели. То есть из неотключенного у него оставалась одна голова. Этакий колобок с азиатским лицом.
Руку его зачем-то отгородили ширмой, хотя можно было просто попросить отвернуть голову, она-то у него работала. Дальше по его рассказу началось самое интересное.
– Прикиньте, мужики, я чувствовал себя сломанным механизмом, который чинят в слесарной мастерской. Из инструментов там одни гаечные ключи, плоскогубцы и дрель. Я в кино привык видеть, что хирург просит у ассистентов скальпель там, тампоны разные, пинцет… А наш Васюков, только успевал интернам командовать: ключ на десять, ключ на тринадцать, дрель и всё в этом роде. Я только и слышал, как ключи об гайки клацают и дрель визжит. Нас реально тут, как конструкторы собирают.
«Да уж – думал я, – одни разбирают на части, а другие собирают».
Действительно, кольца с дырочками походили на часть детского конструктора. Были такие в далёком прошлом, состоящие из железных планок изрешеченных отверстиями. Планки нужно было соединять винтиками, которые шли в комплекте с маленьким гаечным ключом. Вся беда в том, что из этих планок и уголков нельзя было создать что то красивое и эстетичное. Все конструкции получались уродливыми, и понять, на что похоже новое творение мог только сам сборщик. Тут требовалось богатое воображение, на что, наверное, и рассчитывали создатели конструктора. Интересно, а у доктора Васюкова был в детстве такой конструктор? Что он представлял себе, когда собирал очередную конструкцию?
Вся тонкость местного наркоза в том, что его действие заканчивается мгновенно. Нет никакого плавного перехода, поэтому боль от свежей травмы обрушивается на тебя внезапно. Уже в конце своего повествования Мухтар не был таким весёлым и как будто таял на глазах. Его лицо покрыла испарина, и очень скоро тонкие губы искривились в мучительной гримасе. Ещё немного и он начал стонать, скрипеть зубами и метаться на кровати. Его голова елозила по подушке туда-сюда. Боль полностью заполнила его. Она завладела его телом и сознанием, парализовала его волю, она в мгновенье сделала из него рычащее, стонущее животное. Всё пропадает и уходит на второй план, когда боль захватывает роль первой скрипки. Этот противный скрип пронизывает тебя насквозь, и ты готов на всё, иногда даже умереть, лишь бы этот скрип прекратился. Я наблюдал за страдающим казахом, и его боль частично передавалась мне. Я примерял на себя его шкуру, ведь нечто подобное предстоит пережить и мне. Как я буду переносить эту боль, буду ли пытаться держаться, как сейчас делает это Мухтар, или заору во всю глотку. А может так правильнее? Может не нужно сдерживать этот крик? Может только звериный рёв поможет тебе выжить, как совсем недавно он помог мне, когда сверлили мою ногу. Что в этом постыдного? Если тебе больно, ори во всю глотку.