2.
Картина была нарисована в черно-белых тонах и изображала величественное здание в греческом стиле, выполненное из гладкого, белого камня. Покатая крыша, испещренная сложными орнаментами, сильно выдавалась вперед над входом и удерживалась на плечах двух титанов. Левый атлант, величественный и сильный, стоял на коленях на небольшом круглом постаменте цвета слоновой кости. Его могучее мраморное тело, обернутое хитоном, было напряжено до предела, а на руках, слегка приподнимающих над головой тяжелую крышу, были отчетливо видны вздувшиеся мышцы, аккуратно и старательно прорисованные художницей. Спокойное лицо исполина смотрело на мир сверху вниз, преисполненное превосходством, кудрявые волосы украшал лавровый венок. Статуя была идеально гладкой, будто само время решило пощадить титана, и обошло его стороной, навеки заковав в секунду величайшего триумфа. Правый же атлант сохранился куда хуже. Постамент обрушился, из-за чего мужчине пришлось опустить одну ногу на каменный пол, чтобы не потерять точку опоры. Тонкая ткань, покрывавшая некогда могучий торс, пошла трещинами, как и само тело, на всей поверхности которого виднелись выбоины и неровности. Одна из мраморных рук давно откололась и истлела, и сильно накренившаяся крыша, изо всех сил удерживаемая титаном единственной оставшейся конечностью, покоилась на его склоненной шее. Голова была опущена, длинные, растрепанные пряди скрывали лицо. Лавровый венок лежал на потемневших от времени ступенях у ног исполина. Но в отличие от своего идеально сохранившегося в совершенной статике брата, в этом титане чувствовалось движение. Казалось, стоит моргнуть, и крыша, взваленная на усталые плечи, покосится еще сильнее, а если закрыть глаза, можно услышать тихий шорох осыпающихся камней. Он медленно погибал, в то время, как второй был вечен в своем совершенстве. -Это великолепная работа, Мелисса! - сказала доктор Оливия Бентли, закончив осматривать последнее творение своей пациентки, - Ты решила попробовать новую технику? Девушка кивнула и потянулась к клавиатуре. «Сухая кисть», - всплыло сообщение в чате. -Не хочешь рассказать поподробнее? Мелисса медленно покачала головой. -А насчет картины? Ты снова нарисовала то, что видела во сне? Кивок. -Хочешь поговорить об этом сне? «Нет». Доктор Бентли помолчала, и внимательно оглядела свою пациентку. Девушка всегда была не очень разговорчивая, но сегодня что-то было не так. Мелисса выглядела расстроенной и беспомощной, и женщина понимала, что ей нужно выяснить причину, но для этого необходимо было прорваться сквозь плотные бетонные стены, старательно выстроенные девушкой. А сделать это безболезненно не так-то просто. -В последнее время ты очень неохотно общаешься со мной, Мелисса. Может быть, тебе начало казаться, что наши беседы утрачивают для тебя смысл? Девушка покачала головой, но медленно и неуверенно. -Тогда, может быть, что-то изменилось в твоем окружении? Мелисса задумалась. Некоторое время она просто сидела, сдвинув брови, бездумно обшаривая глазами комнату. «Садовник», - наконец напечатала девушка. -У тебя появился садовник? Кивок. -И это беспокоит тебя? Снова кивок. -Расскажи мне о нем. Мелисса тяжело вздохнула и начала медленно печатать, будто эта простая задача давалась ей с большим трудом. «Он приходит по утрам в среду и субботу». -Тебе это не нравится? «Нет». -Что ты чувствуешь, когда он приходит? «Страх». -Тогда, может быть, стоит попросить папу, чтобы он отказался от услуг садовника? Девушка закусила губу и неопределенно дернула плечами. В глазах появилось какое-то болезненное, затравленное отчаяние. «Сад стал выглядеть намного лучше с тех пор, как он стал приходить. Я потерплю». -А, может быть, стоит привыкнуть к нему, а не терпеть? Мелисса недоверчиво посмотрела на доктора Бентли. -Ты же привыкла к визитам отца, ко мне и к Грейс. Чем он отличается? «Он чужой. Я его не знаю». -Но ты ведь всегда можешь это исправить, не так ли? - доктор Бентли мягко улыбнулась. Мелисса почувствовала, как по спине протекает холодная волна только от одной мысли об этом. Каждую среду и субботу с одиннадцати утра до часу Мелисса проводила под одеялом, свернувшись в позу эмбриона и крепко зажмурив глаза. Она больше не бежала туда в панике, как в первый раз. Напротив, с каждым следующим визитом садовника, каждое ее паломничество в спальню становилось все более и более спокойным. Поначалу она вздрагивала от каждого доносившегося с улицы звука, будь то щелчки секатора или плеск воды, и каждый визит незнакомца на ее территорию становился тяжелым испытанием. Каждый раз Мелисса буквально силой удерживала себя от сообщения отцу с просьбой отказаться от услуг садовника, мечтая о былой тишине одиночества, спокойной и привычной. Но, выходя на крошечный балкончик, она видела, как с каждой неделей преображается ее любимый сад, и желание отказаться от собственной же затеи проигрывало ее любви к маленькому зеленому островку, окружающему место ее добровольного заключения. Время шло, и во время очередного, точного, как по расписанию, визита садовника, лежа под одеялом в спасительной темноте, Мелисса неожиданно для себя поняла, что шум, доносившийся из сада, больше не вызывает в ней никаких эмоций. Да, она снова спряталась в своей маленькой спальне, но не от страха, как было раньше, а просто по привычке. Несколько недель после этого открытия, она аккуратно экспериментировала с границами своих возможностей, и с удивлением обнаружила, что может заниматься привычными делами, не обращая внимания на доносившиеся с улицы шумы. Спустя еще какое-то время, девушка перестала занавешивать окна в мастерской, поняв, что мужчина никак не сможет увидеть ее, стоящую в глубине маленькой комнаты у мольберта, снизу, из сада. Одержав эту маленькую победу над собой, Мелисса чувствовала себя Сизифом, сумевшим не только докатить злосчастный камень до самой вершины горы, но и нашедшим способ надежно закрепить его там, тем самым освобождая себя от невыносимой ноши. И, хотя девушка понимала всю незначительность своего достижения в глазах нормальныхлюдей, для нее, слабой и сломанной, этот подвиг был просто колоссальным. Мелисса все больше времени проводила на маленьком балкончике, наслаждаясь красотой живописного сада, раскинувшегося внизу. Глядя на разноцветные бутоны и распустившиеся цветки, тонущие в сотне оттенков зеленого, девушка вспоминала свое детство, проведенное здесь же, в этом доме и в этом саду. И хотя теперь эти дни казались далекими и нереальными, она все еще помнила свой детский восторг, и это чувство согревало и разливалось по телу приятной, густой волной. Здесь жила ее бабушка, женщина волевая и властная, но при этом добродушная и веселая. Для Мелиссы до сих пор оставалось загадкой, как такие разные личностные качества умудрялись мирно сосуществовать в одном человеке. Ленора Карпентер любила три вещи: свой дом, свой сад и свою внучку, и обо всех трех заботилась отчаянно и самозабвенно. Отец привозил сюда маленькую Мелиссу каждое лето на месяц или два, и весь год девочка всем сердцем ждала этого момента. Здесь ей нравилось все: уединенность и тишина маленького, уютного домика, запах ванильных блинчиков по утрам, сказки и истории, которые бабушка непременно рассказывала ей каждый вечер перед сном и, конечно же, сад. Плотно высаженный и ухоженный, в детстве он казался ей бесконечным, волшебным миром, из которого не хотелось возвращаться. Девочка часами бродила по аккуратно уложенным каменным дорожкам, сидела на лавочке в глубине, между двумя ветвистыми яблонями, рисовала цветы в маленьком альбомчике и приносила бабушке, своему первому и главному критику. Ленора Карпентер всегда честно и четко указывала на недостатки работ и хвалила достоинства, побуждая Мелиссу оттачивать свои навыки. В последний раз девушка была здесь лет в семнадцать. Ее бабушка, обладавшая недюжинным здоровьем и болевшая от силы пару раз за свои 78 лет, стремительно проигрывала раковой опухоли, разраставшейся в ее мозгу. Мелисса приехала в хоспис, чтобы навестить ее, к слову, совершенно не узнающую свою внучку, и попрощаться. Девушка была реалистом и понимала, что бабушка, худая и изможденная, с вымученным лицом и безумными глазами, долго не протянет. На обратном пути, девушка заглянула в дом, вдруг ставший пустым и холодным. Казалось, даже запах изменился, стоило Леноре Карпентер покинуть это место. А вот сад все еще был прежним, красивым и контрастно живым. Тогда, сидя на лавочке и плача, уронив лицо в ладони,