- Что тогда?
- Я не знаю, не знаю!.. - Люк топнул ногой, отвернулся, сделал два шага в сторону внутренней "центрифуги", будто пытаясь убежать от ответа.
- Нашёл время, - процедила Невада. - Думай, давай, думай, как меня сегодня заставлял думать, так думай сейчас сам! Что можно сделать? Как остановить эти... турбины, излучатели? Взорвать? Да, наверняка взрывчатка ещё осталась, так, мистер как вас там? - Уинстон кивнул. - Где они, Люк? Как их взорвать?
- Никак... боюсь, никак. Все излучатели - на техническом этаже, глубоко, сюда выходят только ретрансляторы, их 6 штук, все в разных местах. Мы не успеем.
- Что за... что за блин, Люк, думай!!.. Чёрт, чёрт... - Невада опустила голову, до боли сжав зубы.
- А питание?
- Что?
- Где источник питания? - повторил Уинстон. - Если здесь есть отдельный генератор...
- Нет-нет, никакого автономного источника бы не хватило для таких нагрузок. Комплекс питается от общей сети электростанции.
- Понял, - коротко подтвердил Уинстон и запустил руку во внутренний карман плаща. - Там моя сумка, в диспетчерской, прямо напротив распределителя. Мы вырубим ток.
Все с надеждой обернулись к Уинстону. Секунду назад бесновавшаяся Невада улыбнулась.
- Где он, где... вот. - Уинстон извлёк из кармана громоздкий передатчик, похожий на коммуникатор старой модели. - Так, включить, пароль... два, семь, пять, поиск сети...
- Ну... - прошептал Люк. Уинстон поднял глаза.
- Нет связи.
Вздох Невады донёсся сквозь завывание турбин. Люк снова отвернулся. Блайт оскалился. Уинстон по-прежнему смотрел в одну точку, туда, где до этого были глаза Люка.
- Наверху есть связь.
Никто не шелохнулся. Женский голос из динамиков объявлял о начале такого-то этапа такой-то фазы. Золотые звёзды мерцали теперь и в дверном проёме, более редкие, чем снаружи, но уже оставляющие солоноватый привкус на языке.
- Она должна быть наверху! - громче воскликнул Уинстон. - Я помню, она пропала как раз за перегородкой... нет, не помню. Но всё должно быть так.
Теперь все смотрели на него. Уинстон задыхался, глаза блестели, на щеках проступил едва заметный под щетиной и пылью румянец.
- Главное - откройте дверь. Через 50 секунд, может, 55... И тогда всё будет неправдой! Всё - всё - это будет ложью, понимаете?..
Все смотрели на Уинстона, не понимая, о чём он, не понимая уже ничего. А он снова положил руку в карман, схватил передатчик и выскочил в коридор. Секунду в нише царило молчание.
- Что он имел в виду... дверь?.. - сказал Люк.
Его взгляд встретился с взглядом Невады.
- Люк, дверь!!!..
Это неправда.
Как только я выбежал в галерею, волна воздуха ударила мне в спину и понесла вперёд. Может, получится за сорок пять, сорок. В глаза бьёт горячий слепящий свет, не видно почти ничего вокруг, но я запомнил дорогу в деталях - никаких поворотов или ответвлений, сначала нижний коридор, потом по рампе вверх и по верхнему - до переборки. Времени должно хватить. В теле после нескольких секунд под излучением - лишь небольшая слабость, бежать легко.
Главное - всё это станет неправдой. Отец всегда говорил: хочешь что-то доказать - докажи. Сделай так, чтобы всем всё стало понятно. Позже, в армии, каждый следующий комбриг толкал речи о долге и патриотизме, но те, кто говорил и не делал, ничему нас не научили. Сопливые пацаны дрожали, и подрывались на минах, и получали пули в лоб из-за угла - всё напрасно, и только потому, что командиры не соизволили поднять свои задницы и показать, что это за "патриотизм" и кому он, к чёртовой матери, нужен.
Кхейра сбежала, так и не договорив. Оставила меня умирать с этой недосказанностью, без малейшего понятия, что на самом деле было в моём прошлом. Я не поверил ей, не хотел верить, но всё равно - это могло быть правдой, я мог раньше быть наёмником-подрывником, торговцем оружием, серийным убийцей, кем угодно. Но сейчас я бегу по светящемуся от смертоносного излучения коридору, чувствую под ногами металл рампы, напрягаюсь ещё сильнее, чтобы не сбавить темп на подъёме. Я рискую, а может, жертвую своей жизнью, спасая невинных людей. К чёрту этих людей, к чёрту командиров, к чёрту алкоголика-отца. Главное - эта моя правда. Никакой наёмник и убийца не бросился бы на амбразуру, кишка тонка. А я решился ещё прежде, чем ещё о чём-то таком задумался, почти на автомате. И это моё доказательство: то, что сказала кхейра - ложь, а правда - то, кто я есть сейчас, то, что я помню. Никогда не думал, что доказать это так просто.
Мышцы ломит и сводит судорогой, в и без того мало что видящих за завесой искр глазах плавают круги, одежда раскалилась настолько, что обжигает кожу при каждом касании. Связи до сих пор нет. Я выбегаю в верхний коридор и тут же понимаю, в чём ошибся. Меня чуть не сбивает с ног встречным потоком воздуха. Нужно было догадаться, что потоки в двух контурах разнонаправленные. Меня сносит обратно на рампу. Я разбегаюсь и снова выскакиваю в коридор, на этот раз упираясь подошвами в пол. Делаю шаг вперёд, ещё один. Ветер теперь как будто жалит осколками стекла. На лбу лопается тонкий сосуд, капля крови стекает по переносице в рот. Я шаг за шагом иду вперёд, заслонив лицо руками, а время уходит. Сорок секунд давно прошли, может, уже и пятьдесят тоже. Боль мешает думать, но я всё равно не выпускаю из головы самое важное - нежные руки Беки, улыбку Вики, благодарные глаза мусульманской женщины в платке и новобранца на учениях. Пусть нет ни времени, ни сил, но пока есть эта моя правда - всё поправимо. В подкашивающиеся от напряжения ноги вдруг возвращается энергия, и я ускоряю шаг, почти бегу, рассекая ветер. Подношу к глазам передатчик - по-прежнему ничего - и вижу свою руку, обожжённую, кровоточащую, с крошащейся, как сухая бумага, кожей. Времени действительно нет. Не замедляя ход, смещаюсь к внешней стене и иду вдоль неё. От простого прикосновения к твёрдой поверхности ломаются два пальца на левой руке. Я чувствую это сквозь невыносимую боль во всём теле, особенно в глазах - их больше не защищает ладонь, их, кажется, больше нет. Это тоже моя правда - ослепшие после химатаки иорданские солдаты и убитый заложник с выколотыми ножом глазами. Рука больше не чувствует стены слева, шарит в воздухе. Я поворачиваюсь, бросаюсь туда и тут же падаю на пол. Коленей тоже нет. Простреленные колени у пленного сирийца, прямо у меня на глазах. Передатчик тонко пищит - ищет сеть. Упираюсь локтями в пол и ползу вперёд. Через несколько метров чувствую под ногами шершавую разделительную черту. Дверь, они открыли дверь. Ветер, кажется, прекратился, но тело всё ещё горит. Теперь подкашиваются и локти. Я уже ничего не вижу и не слышу, от меня ничего не осталось, но я знаю, что всегда всё делал правильно. И сделаю сейчас. Я протягиваю обе руки вперёд, кладу передатчик на землю и нажимаю на кнопку.
Я впервые в жизни потерял сознание. Это было увлекательно.
Моя жизнь не отличается от любой другой, даже слишком обычная по обычным меркам. Но я по ходу собираю новые, неповторимые впечатления и образы, словно бабочек на булавках. И ничего с ними не делаю. Я не могу написать песню или стих, даже толком рассказать о своих находках - как не могу заставить засушенных бабочек летать. Они просто лежат где-то в альбоме на верхней полке - сокровища, нужные только мне. Но как только мне кажется, что коллекция, в целом, полна, что остались только несущественные нюансы - сразу же встречаю что-то совершенно новое, и удивляюсь, и радуюсь.
Последнее большое пополнение было в мой первый год в полиции: новые интерьеры, главным образом безвкусные, новые вкусы и запахи, главным образом открыто неприятные, новые сердитые лица и тяжёлая работа, - но всё свежее, неповторимое, возбуждающее. Насколько хорошо можно чувствовать себя, оказавшись без сознания? Так было мне сейчас.
Я на короткое время пришёл в себя, но осознал это много позже. В том состоянии время ощущалось несколько иначе, чем обычно, и понимание не поспевало за восприятием. Я слышал, чувствовал запахи, даже видел туманные очертания из-под приоткрытых век, но никак не мог понять, где оказался и как. Над головой, вверху, назойливо дребезжал пластик, бились об затылок резиновые или пластмассовые трубки. Кровать подо мной при каждом толчке смещалась то влево, то вправо, но я явно был ближе к левой стене. Снаружи чувствовалось движение. Я куда-то ехал.