Думаю, будет больше пользы, если я притворюсь, что потерял память, а не занял тело её мёртвого друга. Ха-ха, определённо… Несомненно! И в то же время даже не совру!
— Похоже, что так. Мы с тобой, наверное, хорошо знакомы, но я даже не помню твоего имени. Прости… — сбивчиво проговорил я, притворяясь, будто для меня это невероятно важно.
— Декс… Мне жаль… — Она нежно коснулась моей руки, и сердце забилось сильнее. — Ты должен сделать всё, чтобы Рихан тебя простил. Это может быть унизительным, жалким и трудным, но иногда нужно проглотить свою гордость, чтобы иметь шанс выбраться отсюда. Тут все так живут… Пойми… — С лёгким отчаяньем сказала она. — Чтобы он ни попросил — сделай, и выберись отсюда, — она резко встала и отвернулась.
— Ты так и не сказала своего имени. — напомнил я.
— Лита, — ответила зайка и пошла к выходу. — Пожалуйста, переживи эту ночь. Прошу тебя, Декс. — сказала она напоследок и вышла, впустив закатные лучи алого солнца. — А я постараюсь тебе помочь. — тихо сказала она уже снаружи.
Я сидел и смотрел на старый полах из мешковины, а сердца безумно колотилось, будто стараясь сломать грудную клетку, заставляя кости. Уши горели, а лёгким всё ещё не хватало воздуха. Совсем на меня не похоже.
Вроде.
***
Солнце покинуло дряхлый барак, на землю опустилась густая влажная тьма, плотная и тягучая, — какая бывает только на жарком юге или, наверное, в аду. Испарина покрывала лоб, духота в смрадном хлеву, с пропитанными потом лежаками казалась невыносимой.
Но человек — невероятное существо, способное привыкнуть ко всему, адаптироваться, — и пусть я уже им вряд ли могу считаться, чувствовал я себя весьма по-людски.
Я успел побряцать кандалами, прохаживаясь по бараку туда-обратно, но пока не решаясь выйти на улицу, не зная, чего там ожидать. Это чужой мир, я должен быть хотя бы немного осторожнее бывшего хозяина тела.
Нашёл сушеного мяса под одной из лежанок, с пятнами ненавязчивой плесени, и полкотелка воды, — но живот так крутило, что я не перебирал. Цепи, кстати, были весьма неплохие, слишком неплохие для рабов: толстая хорошая сталь, ни пятнышка ржавчины.
— Да уж, с такими не побегаешь. Тут же килограмм десять одна только цепь. И сами кандалы по пятёрке, не меньше. Неудивительно, что ноги в таком состоянии, — рассуждал я, рассматривая бугрившиеся узлами мышц заячьи лапы. Они уже не казались мне странными, и в принципе мне оказалось не так трудно смериться с новой участью — я жив, и это главное. — Силы в них немерено, страшно представить, на что они способны без оков, — говорил я сам с собой.
Я вообще, похоже, любил это дело, и в то же время, осознавая этот факт, мне казалось, это совершенно чужие воспоминания. Может, потому что я не мог с уверенностью сказать, что они были лично мои, связать их со своей личностью. Они просто были, как знание местного языка. Но в то же время я с уверенностью понимал, что не являюсь Дексом, потерявшим память, точно знал, что умер, и умер в другом мире, а возродился в этом, чуждом и неизвестном. И так же чётко понимал, что я в громадной, обрюзгшей и очень вонючей заднице.
Кто же я такой?
Вскоре, сидя на одном из лежаков в нервном ожидании хоть чего-то, я услышал топот множества ног, тихий, почти неуловимый, где-то вдалеке. Заячьи уши невероятны, я слышал любой шорох, любое движение на улице. Затем он стал множиться, литься с разных сторон и с разной интенсивностью. Постепенно звук становился всё громче и громче, мне казалось, я даже был способен определить расстояние до источника.
— Стоять! — послышался волевой голос снаружи. — В одну линию напротив барака!
Вместе с голосом появился свет, тёплый и пляшущий, как от факела. Тяжёлый топот, совсем не похожий заячий, без сопровождения лязга металла, медленно приблизился. Показалась огромная лапа, покрытая жёлто-серой короткой шерстью, а затем и остальное тело: массивный лев вошёл в проём. Торс прикрыт лёгким кожаным нагрудником, ноги грубыми штанами с кожаным ремнём; конечности бугрились канатами чудовищных мышц, но уже покрывающимися жирком; морда вся в старых шрамах, одна глазница полнилась тёмным провалом, будто впитывающим тьму; в густой копне — настоящей гриве блестели седые пряди, сбившееся колтунами.