Он подходит к окну, где уже улетели в генштаб эмка с сопровождающим, и видит плетущихся в гости мальчика с сестренкой.
— Так! — говорит Вася.
— Так! — говорит Вася, пока Ольга Семеновна, громко ликуя, показывает на кухне фотоснимок девочке, а мальчик входит в комнату и тихо сообщает:
— Сегодня жуков не будет…
— Жуков, значит… — тихо вторит Вася, а потом вдруг орет: — Прахаря-то у какой связистки купил, жук навозный!
Мальчик даже съеживается. Сапоги у него как бы слегка на каблуках, правда, мать говорила, что это такие мужские. Других все равно не достать.
…И правда, как у связистки, откуда же этот знает? Ведь никого не было, когда мальчик подглядывал за связистом и связисткой, которые тянули на учениях катушку и забрели в вишневый сад к Богдановым, и затерялись, а он подглядывал. И правда — в мешанине подошв под кустом он увидел торчащие на него и замиравшие каблучки…
— У связисток скупаете, брунеты! У Красной Армии! — орет Вася. Питаться ходите! Сеструха-то впереди в два горба горбатится, а всё конфетки исть хочете…
Ольга Семеновна этого не слышит, потому что как раз повернута к двери нездоровым ухом. Но девочка, всегда улавливающая комнатные голоса, быстро вбегает, хватает брата за руку, и вот — нескладные и спешащие — они проходят, не оглядываясь, мимо окна. Девочка быстро идет впереди и вполоборота что-то говорит мальчику, а он то и дело как бы останавливается, то ли собираясь нагнуться за мокрой бутылкой, то ли намереваясь вернуться, но не поспевает за ней, и — Боже мой! — какие они обношенные, какие растерянные! Поглядите на них, запомните их, ведь они уходят. Из рассказа уходят, и никогда уже, никогда больше не вернутся…
— Так! — впятером отвечают Васе, упятерив свою и чужую обиду, не по форме одетые безумцы из трельяжа, хотя кое-кто в стеклянных отдалениях, словно специально, повернулись затылками… И вдруг:
— Да дай ты ей! Да она же! Да ее же! Каждый же!..
И Васек вылетает в кухню, озираясь, что бы схватить. Ольга Семеновна отшатывается. В руках у нее фотокарточка. В-во, Васек, чем ее, исподниками ее, падлу, из бака… мокрыми ее… и по фотокарточке!.. Тяжелые мокрые кальсоны и — раз! и — второй! За спину спрятала… Успела, падла… А то бы, если по ребру… Хрясь бы! Глянцевая бы карточка враз бы… Ы-ых! Дак по морде ее… кальсонами… Раз еще! и второй еще!.. Ты-дын… Брунеты, бля, генералы, бля… ну правда, второй же… ты-дын!.. ну поверьте же… от майоров, бля, и выше… ты-дын!.. ты-дын!.. ты-дын!..
Все-таки Ревекка Марковна была права, когда сказала: «Если она берет стирать на людей…» И хотя вряд ли что-то провидела, но первопричину ошибки как всегда определила точно.
СИДЯЩИЕ ВО ТЬМЕ НА ВЕНСКИХ СТУЛЬЯХ
Выпал снег и все тропки с тропинками, протоптанные в прошлом снегу, засыпал небольшим своим количеством.
Все стало нетронутым.
Навали его до окон, получись пухлое утопание, завиднейся из белых вмятин печные трубы — и захотелось бы оранжевого окошечного света.
Но снега в меру. Темнеют кусты. Нигде не видать кошки. Огорож нету. Так что маленькая улица улицей не выглядит и строения стоят бестолково. Особенно — сараи, торчащие обыкновенно по задам дворов. Но без забора — нет двора, поэтому сидят сараи как попало: где — чей, не поймешь.
И вроде бы место н е ж и л о е. Однако стекла не выбиты. За ними занавески. Меж двойных рам — ватные пироги с червяками цветной бахромы. Это ли не признаки жизни? Других, правда, ее следов и просто следов не видать.
Следы человека или нескольких, ушедших в потемках на работу, часа полтора назад были. Потом их засыпало.
Воздух еще мутный, но уже утро — оранжевых окон быть не может. Их вообще не может быть — маскировка. Да и света нету.
Сверимся со временем. Оно — военное. Сперва в серой мгле кто-то ушел на трудфронт, потом шел снег. Потом, хотя рассвело, в школу не пошли дети школы не работают. Значит — около девяти.
Но где новые следы? Отчего не пробирается кошка? Где дым из труб? Здесь, правда, с утра не топят — не деревня. Тут столица. Рано протопишь тепло до дня недодержится. Хотя уже и можно бы.
И помоями у крылечек должны прогноиться дырки в снегу, помоечных ящиков нету — раскрадены с заборами на топливо. Идти по сугробам к помойному месту — снег в валенки набьешь. Поэтому льют с крыльца. Стукнет дверь, выскочит женщина и — плоской струей — из ведра в снег.
Вот и стукнула дверь!
Вот и ожил пейзажик!