Только будущее покажет, что нас ждет, мой многоуважаемый тесть. Возможно, что Луций Корнелий Сулла теперь нацелился на запад и не станет мешать нам. И тогда придет день, когда я буду именоваться царем царей. Я знаю, что для тебя это пустой звук. Но для меня, воспитанного при дворах Экбатаны и Селевкии-на-Тигре, это превыше всего на свете.
Моя дорогая жена, твоя дочь, здравствует. Наши дети тоже. Хотел бы сообщить что-нибудь столь же приятное касательно наших планов, но пока, увы, нечего.»
Через десять дней после переговоров Сулла получил копию договора и был приглашен на открытие обелиска на берегу молочно-голубой реки. Он пришел облаченным в парадную тогу и, ввиду торжественного случая, с непокрытой головой, невзирая на палящее солнце.
Но солнце сделало свое дело, и Сулла-младший получил наглядный урок: отец его жестоко обгорел, хотя и смазался маслом. Вся в волдырях, кожа несколько раз сходила с его бедного лица, но сорок дней спустя, когда они достигли Тарса, при помощи раздобытой Морсимом на местном базаре мази Сулла-старший исцелился.
Сулла никому не сказал о мешках с золотом, один из которых был получен им от царя Осроэна, а пять других – от Оробаза. На монетах последнего красовалось изображение царя Митридата Парфянского, старика с короткой шеей, очень длинным носом и торчащей бородой.
В Тарсе Сулла обменял золотые монеты на римские деньги и нежданно для себя обнаружил, что обогатился на десять миллионов денариев, более чем удвоив свое состояние! Он не стал набивать сундуки римскими деньгами, а оформил permutatio – ценную бумагу и зашил тонкий пергамент в свою тогу.
Год подходил к концу, осень была в разгаре, и наступило время подумать о возвращении домой. Он сделал свое дело – и сделал хорошо. В Риме не будут сожалеть о его назначении в Киликию. Впридачу к дарованной лично ему награде Сулла вез еще десять мешков золота: два – от Тиграна, пять – от царя Парфянского, один – из Комма-гена, и два – ни от кого иного, как царя Понтийского. А это означало, что он может выплатить жалование солдатам и офицерам, щедро вознаградить Морсима да еще положить более чем две трети добычи в свой походный сундук. Да, это был удачный год! Его репутация в Риме сильно возрастет, и теперь у него есть деньги, чтобы добиваться избрания консулом. Его пожитки были уложены, и корабль стоял на якоре в Цидне, когда он получил письмо от Публия Рутилия Руфа, помеченное сентябрем:
«Я надеюсь, Луций Корнелий, что мое письмо еще застанет тебя. Я также надеюсь что у тебя был более удачный год, чем у меня. Но об этом ниже.
Я нахожу большое удовольствие в том, чтобы писать вам, находящимся далеко, о событиях в Риме. Мне будет сильно недоставать этого вскоре. И кто будет писать мне, и будет ли? Но об этом дальше.
В апреле мы избрали двух новых цензоров: Гнея Домиция Агенобарба и Луция Лициния Красса. Как ты понимаешь, пара несовместимая. Вспыльчивость, соединенная с невозмутимостью, Аид и Зевс, краткость бок о бок с велеречивостью, ехидство и мечтательность. Весь Рим, потешаясь, ищет определение этому самому невероятному дуэту. Конечно, на месте первого должен быть Квинт Муций Сцевола, но он отказался, сказав, что слишком занят. Очень осторожно с его стороны! После суматохи, поднятой прежними цензорами, и после принятия закона Лициния Муция он счел за благо не высовываться.
Еще в начале года мне и Гаю Марию удалось убедить сенат распустить чрезвычайные суды, учрежденные согласно закону Лициния Муция, на том основании, что финансовые затраты, связанные с их деятельностью, неоправданны.
Без особых сложностей мы провели это решение через сенат и комиции. Но отголоски все не смолкают. Двое из самых ненавистных судей, Гней Сципион Насика и Катул Цезарь, лишились своих поместий, которые сожгли дотла. И не они одни. Появился даже особый вид спорта: поймать римского гражданина и избить его до полусмерти. Однако никто, даже Катул Цезарь, не признает, что причиной тому послужил закон Лициния Муция.
Возмутитель спокойствия, молодой Квинт Сервилий Цепион, обвинил самого принцепса сената Скавра в том, что тот принял огромную взятку от царя Понтийского. Можешь представить, что тут началось. Скавр явился в суд, но не для дачи показаний. Нет, он подошел прямиком к Цепиону и при собравшихся в нижнем форуме надавал ему пощечин! В такие моменты, клянусь, Скавр словно вырастает. Хотя с Цепионом они одного роста, он возвышался над своим обидчиком, подавляя того.
– Как ты смеешь! – прорычал Скавр. – Ты, ничтожный червяк! Сейчас же откажись от своей клеветы, а не то пожалеешь, что родился! Ты, Сервилий Цепион, чья семья прославилась мздоимством, осмеливаешься обвинять меня, Марка Эмилия Скавра, принцепса сената, в получении взятки?! Я плюю на тебя, Цепион!
И он вышел из форума, сопровождаемый аплодисментами и свистом, которые равно игнорировал. Цепион молча стоял со следами пощечин на обеих щеках. Теперь, представь он даже веские доказательства, – все равно обвинение против Скавра было бы отвергнуто.
– Я снимаю свое обвинение, – проговорил Цепион и поспешил домой.
Так погибает каждый, кто посмеет задеть Марка Эмилия Скавра, славного человека и несравненного актера. Не скрою: я был доволен. Цепион долго портил кровь Марку Ливию Друзу – это всем известно. Очевидно, Цепион полагал, что мой племянник примет его сторону, когда откроется связь моей племянницы с Катоном Салонианом, а когда этого не случилось – вышел из себя.
Но довольно о Цепионе. Послушай лучше об одном из Папириев (кстати, несчастное семейство: подряд два самоубийства – а теперь еще молодежь, которая только и смотрит, где бы напакостить). Так вот, трибун Гней Папирий Карбон выдвинул законопроект в народном собрании несколько месяцев назад (как бежит время): Красс Оратор и верховный жрец Агенобарб тогда как раз предложили свои кандидатуры на должность цензоров! Карбон попытался пропихнуть запоздалый вариант закона Сатурнина о зерне. Но поднялся настоящий бунт, в ходе которого были убиты двое экс-гладиаторов и покалечены несколько сенаторов. Красс Оратор также пострадал, испачкав тогу, и в результате обнародовал решение сената, согласно которому ответственность за порядок на собраниях целиком возлагается на организатора. Решение прошло на ура и затем было утверждено народным собранием. Если бы сборище с участием Карбона состоялось после принятия решения, он был бы обвинен в развязывании насилия и приговорен к огромному штрафу.
А теперь я перехожу к новостям самым интересным.
У нас более нет цензоров!
Но как же так?! – слышу я твой плач. Расскажу все по порядку. Вначале мы надеялись, что они поладят, несмотря на несходство характеров. Они пересмотрели государственные контракты и поувольняли всех, кроме горстки абсолютно непогрешимых римских учителей риторики. Основной их гнев пал на учителей латинской риторики, но затем не спаслись и учителя греческой. Ты знаешь эту свору. За солидную плату они стряпают одного за другим законников, которые обкрадывают простодушный, но склонный к тяжбам народ Рима, Все признают, что так называемые учителя риторики не прибавляют славы Риму и только лишь обирают простых и наивных людей. И их всех выгнали! Они посылали проклятия на головы Красса Оратора и верховного жреца Агенобарба, но тщетно: их вышвырнули. Остались только те, чья репутация незапятнана.
Все это было прекрасно. Все возносили хвалы нашим цензорам, и мы надеялись, что прекрасное начало – залог их новых успехов. Вместо этого они начали грызть друг друга. Обвинения, препирательства – причем прилюдно! Вплоть до открытого обмена оскорблениями, который засвидетельствует половина Рима, собравшаяся во время перепалки вблизи этих двух.
Может быть, тебе неизвестно, что Красс Оратор увлекся рыбоводством. Он развел многочисленные пруды в своих поместьях и получает неплохой доход, поставляя свежую рыбу для официальных празднеств. Помнишь, когда-то Луций Сергий Ората начал разводить устриц? Оказывается, от устриц до угрей всего шаг, дорогой Луций Корнелий!