Пока шли к дому, Ларций не произнес ни слова. Готовился к тому, чтобы холодно, с достоинством, но без дерзости, поговорить с человеком, донимавшим его все эти годы. Выдержки хватило на первые несколько шагов, потом ясно ощутил, что угодил в ловушку. Регул сумел застать его врасплох. Ларций рад был сохранить невозмутимость, но куда там! Шел и озирался, вел себя как мальчишка, оказавшийся в удивительной, сказочной стране. Правда, римская сказка была груба, назойлива, надменна, нарочито шибала в глаза драгоценным мрамором, резными фризами, белыми плитами под ногами, но более все обилием статуй, выставленных в обеих портиках.
И слева, и справа.
Порфирий обратился к нему. Ларций не ответил, ему было не до разговоров. Статуй действительно было многовато, однако более всего ошеломляло, что эти истуканы, все до единого, изображали одного человека — Марка Аквилия Регула. Очутившись под присмотром первой пары изваяний, префект ощутил, что‑то вроде недоумения. Когда же первая пара спрятала каменные незрячие глаза за округлостью колонны, и на него уставилась следующая, затем третья, четвертая, пятая, его пробрал трепет. Выставленные на пьедесталах, регулы с надменностью, а то (вдруг померещилось) с насмешкой изучали гостя.
Хозяин поджидал гостя на ступенях дома. За его спиной топтался жирный, с отметиной на носу, Павлин. В глубине вестибюля Ларций приметил двух рабов — один был крив, другой хром. Регул, заметив искреннее замешательство, сразившее строптивого префекта, не скрывал удовлетворения.
— В добром ли здравии мой гость? — приветствовал он Лонга.
— Спасибо, — откликнулся Ларций и пожелал хозяину долгих лет жизни.
— Я смотрю, ты удивлен, — Регул кивнул в сторону статуй. — Перед входом их ровно два десятка, это только как бы официальное преддверие задуманной мной экспозиции. Остальные в парке. Если желаешь, могу показать? * (сноска: Этот парк и статуи вполне исторический факт. См. Письма Плиния Младшего. С. 61–62. Примечания, С. 316.)
У Ларция на мгновение мелькнуло — согласиться, значит, пойти на поводу у заклятого врага. Но если Регул враг, а в том не было сомнений, выходит, что между ними война, а на войне, как утверждает Фронтин, особенно ценятся военные хитрости. Кроме того, Ларцию и в самом деле вдруг нестерпимо захотелось ознакомиться с экспозицией в целом. Хозяин виллы испытывает удовольствие, разгуливая по парку под присмотром толпы двойников? Неужели ему нестрашно остаться с ними один на один? Не сошел ли сенатор с ума?
— Нет, уважаемый Ларций, я не сошел с ума, — заявил хозяин. — Дело в том, что после долгих и трудных боев в сенате, я, наконец, осознал, что моя жизнь имеет немалое общественное значение. В этом же меня убеждали мои друзья. Я сдался. Поверь, моя цель не в том, чтобы возвеличить собственную особу, как болтают всякие ничтожества. Я попытался изобразить благородного римлянина во всей полноте его обязанностей — на государственном посту, в сенате, в коллегии децемвиров, на отдыхе, читающим книгу или свиток, дающим ценные указания вольноотпущенникам, заботящимся о птичках, зверушках, лошадках, осликах. В этих статуях отражена вся моя жизнь, как частная, так и государственная.
— Я с удовольствием ознакомлюсь с твоим парком, Марк. Ты и в самом деле заинтересовал меня. По крайней мере, твои объяснения звучат здраво.
Регул был явно доволен ответом гостя. Он даже позволил себе побегать перед ним, после чего взял Лонга под локоток и торопливо поволок в боковую аллею.
— Прослушай, Ларций, у меня до сих пор не укладывается в голове, по какой причине мы, два разумных человека, два гражданина, озабоченных судьбой отечества, так жестоко и бескомпромиссно враждуем. Нам давно пора встретиться, обсудить претензии. Я уверен, мы нашли бы взаимоприемлемое решение, но об этом после, а пока взгляни на этого босоного мальчишку, каким я был полвека назад.
Он провел гостя мимо младенца, дрыгающего мраморными ножками на руках у кормилицы, затем ковыляющего, научавшегося ходить — ему помогала воспитательница, чье лицо, как, впрочем, и лицо кормилицы, было скрыто под накидкой. Эта деталь привела Ларция в чувство — Регул вовсе не сумасшедший! В его скульптурных группах без затей воплощался гениальный замысел — лица тех, чья жизнь не имела государственного значения, были скрыты, не прописаны. Резец скульптора их даже не коснулся, в то время как облик главного героя каменной эпопеи был вырезан до тончайших деталей, до каждой складочки на юношеской тоге. Наконец Регул подвел гостя к скульптуре, на которой мраморный мальчишка лет десяти, уложив одну ногу на другу, увлеченно выковыривал занозу из ступни. Фигура отличалась естественной простотой и живостью.