И хотелось охватить голову, закрыть уши и глаза, спрятаться куда-то в яму, нору, щель, съежиться и замереть или - бежать, бежать, бежать.
Но - куда бежать, зачем?..»
Светлана Алексиевич охарактеризовала свою книгу как «хронику будущего». В отличие от нее, я не вижу Чернобыля в будущем, сколь бы долго ни преследовали человека злые радионуклиды, разбросанные ветром по разным странам и континентам. Дело в том, что катастрофы по определению не имеют будущего - они, как и всякий взрыв, полностью исчерпывают себя в своей непосредственной событийности. Поэтому завтра будут совсем иные катастрофы, даже если в их причине окажутся АЭС. Вот почему в разговоре о Чернобыле мы a ргіогі всегда и только говорим о прошлом. А когда в ретроспективе Чернобыля касаемся настоящего или будущего, то, несмотря на саму ретроспективу, речь, уж наверное, идет о чем-то совсем ином, а не о самой катастрофе.
Прошло несколько лет. Ужасный реактор упрятали в громоздкий саркофаг, огородили предупредительными знаками и патрульными службами критически заряженную зону, кое-как обустроили быт переселенцев из опасных для жизни территорий, и о Чернобыле мы начали забывать, да так стремительно, что едва успевали вспомнить, а что мы, собственно, забываем?
К настоящему времени белорусы, пожалуй, о нем и вовсе запамятовали б, если бы каждое 26 апреля все СМИ ритуально не возвращали нас к 1986 году".
***
Дык скуль гэтая абыякавасць беларусаў да самай вялікай катастрофы ўсіх часоў і народаў - паводле Святланы Алексіевіч. Мне здаецца, я знайшоў адказ.
"Прежде всего отмечу, что Чернобыльская катастрофа ни по каким параметрам (кроме собственно техногенных) не была самой значительной для нашей земли. (...)
Сколько таких ситуаций накопила история нашего народа! Вспомним хотя бы некоторые из них и, пожалуй, начнем с «кровавого потопа» второй половины ХVII в., когда после войны с Московской державой на территории Беларуси из 2 млн. 900 тысяч населения осталось всего лишь около 1 млн. 300 тысяч.
Во время Северной войны, которую Петр І вел со шведами, Беларусь потеряла каждого третьего жителя: в 1700 году было 2 млн. 247 тысяч, а в конце войны остался 1 млн. 457 тысяч человек.
Война Наполеона с Россией забрала еще миллион наших предков (каждого четвертого).
Какое количество белорусов погибло, умерло и рассеялось по свету во время Первой мировой и последующей Гражданской войны (плюс война большевиков с «белополяками»), объективно посчитать невозможно, но учитывая, что сотни тысяч белорусов воевали в Российской армии, а фронт с немцами два года проходил по нашей земле, то человеческих жертв и разрушений было немерено. Есть у этой войны еще один впечатляющий факт. Когда российская армия отступала из Западной Беларуси, то администрацией империи было организовано массовое переселение мирных жителей. Только в 1915 году 1,5 млн. западных белорусов были вынуждены оставить свои дома и искать убежища в глубине России.
О том, что во время Второй мировой войны погиб каждый четвертый белорус (теперь уже говорят о каждом третьем), всем хорошо известно. Проиллюстрируем этот факт только одним примером. Где-то лишь через пятьдесят лет после войны Витебская область восстановила довоенный уровень населения.
Теперь давайте попробуем в этот бесконечный апокалиптический ряд встроить Чернобыль со всеми его человеческими жертвами и материальными потерями, гипотетически учитывая даже те, что готовит нам наше радиоактивное будущее. И что мы увидим? А увидим мы всего лишь еще одну беду, и при этом далеко не самую значительную из всех тех великих бед, которые пережили наши предки за последние столетия.
Наверное, было бы ошибочно наделять белорусов какой-то исключительно трагической судьбой, но опыт перманентного переживания масштабных катастроф безусловно оказал влияние на нашу ментальность. Эту отличительность трудно сформулировать, однако несколько ее принципиальных характеристик попробуем выделить.
1. Поскольку внешние силы, которые становились причинами наших катастроф, всегда были неизмеримо могущественнее нас, то мы вскоре перестали сопротивляться угрозам, а только пытались, насколько это было возможно, уклоняться от них. Устойчивая метафора белорусов как «партизанского народа», который прячется от врага в лесах и болотах, происходит именно отсюда, а не из героического сопротивления врагу. Катастрофы не побеждаются - в них или погибают или выживают.
2. Поскольку каждая катастрофа, кроме очередной великой беды, ничего иного белорусам не приносила, то наша ментальность выработала разнообразные механизмы по удалению этих катастроф из живой памяти как чего-то бесполезного или, скорее, даже вредного. Условно говоря, она их выносила за пределы живой жизни на кладбище катастроф. И хотя таким образом катастрофы не стирались из памяти вовсе, но и не присутствовали в ней как нечто, что ее организует и, соответственно, влияет на саму жизнь.