Катя разлила по чашкам чай. На столе появились хлеб, сыр и масло… Мокрой ложкой сделала на масле цветок. Сказала:
— Не ты один умеешь.
Костя взглянул, одобрил и продолжал читать.
— Остынет чай, и цветок увянет.
— Ничего, что он лег голодным? — Костя закрыл «Родную речь» с таким почтением, как будто бы он закрывает «Войну и мир».
— Детям иногда полезно. Он устал, хотел спать и поэтому капризничал.
— Кто его мать, как думаешь?
— Несчастная женщина.
— Почему?
— Обрекла себя на разлуку с сыном.
— Я не люблю разлучаться, — сказал Костя.
— С кем?
— С дорогими мне людьми или ставшими дорогими.
— Ты это говоришь мне или его матери?
— Себе. А какой я со стороны? — спросил Костя.
— Забавный.
— И только?
— Тебе этого мало?
— Мало. А бывает неизбежность?
— Неизбежность чего? — насторожилась Катя.
— Случая.
Катя молчала… Костя не сомневался, что она обдумывала его слова о неизбежности случая. Случая чего? Их встречи? Конечно. Чего же еще? Катя продолжала молчать, а Костя продолжал упрямо ждать. Катя сказала:
— У тебя нет кованого балкона из Неаполя. Я люблю балконы даже на первом этаже.
— Я его куплю.
— Его уже купили. Я видела.
— Кто?
— Эрмитажная вдова. Сказала, что приделает к даче.
Во дворе жила вдова по прозвищу Эрмитажная. Она собирала антиквариат, но, в отличие от Кости, — подлинный.
— Я куплю тебе камин, — не сдавался Костя. — Хочешь? Коллеги из Воскресенска продают. Тоже кованый.
— Камин не хочу. Мне нужен балкон, — упорствовала Катя, — чтобы вытряхивать с балкона ковры.
— А дачу не хочешь к балкону? — съехидничал Костя.
— Ну, если продают коллеги… Впрочем, не хочу — я еще не вдова.
— Ты еще и не замужем, — рискнул напомнить Костя.
У Кати дрогнуло, напряглось лицо. Это длилось всего лишь мгновение. Но Костя все равно пожалел, что пошутил так необдуманно.
— Я не успела выйти замуж. Меня украли пираты! — Катя вновь улыбалась.
— Ты хочешь сказать, что украл я? — обрадовался Костя.
— А ты разве пират? — удивилась Катя. — Ты дворник.
Костя сразу сник. Глянул в окно.
— Снег повалил. Завтра грести. Люблю — успокаивает. В детстве я был робким, и мать заставляла меня подходить к прохожим и спрашивать, который час. Невротическое состояние зажатости.
— А ты откуда прибыл в Москву, бедненький такой, зажатый?
— Туляки мы. Пряники жуем. До сих пор люблю пряники.
— Память детства? Понимаю. Который час? — спросила Катя.
— Издеваешься?
— Нисколечко. Глебка носил будильник в школу, а ты опять положил его в карман куртки и забыл вынуть.
Костя часто брал будильник с собой. Говорил, что испытывает слабость к карманным часам.
Рабочий день дворника может быть разбит на несколько частей любой длительности.
Снег валил всю ночь. К утру перестал. Город смягчился в звуках и в очертаниях, утратил гордость, подомашнел и от этого потеплел. Костя любил такой потеплевший город, несмотря на то, что работы Косте прибавлялось. Но снег успокаивал людей (Костя это давно отметил), делал все вокруг мягче и человечнее. А Костя ценил в людях прежде всего доброту и человечность.
Катя раскраснелась, что ей очень шло, волосы выбились из-под шапочки, прилипли к щекам и на лбу: она помогала Косте сгребать снег. Иногда подкидывала снег высоко лопатой, подставляла лицо, баловалась. Похоже, что ее отношение к снегу было сродни Костиному.
— Обожаю валяться в снегу. Тоже память детства.
— Поваляйся.
— Неприли-чес-тву-ет. Уже.
Они составили лопаты и покатили снег к краю тротуара. На порог дворницкой вышел Глеб Рожков в одетом, но заспанном виде.
— Дорогой второй наш класс, беспокоимся о вас, — сказала Катя.
— Чего не разбудили?
— Если желаешь… — Костя подхватил на лопату снега.
Глебка проворно отбежал, но, когда опасность миновала, приблизился к Косте и сказал, что хочет попробовать чистить тротуар.
— Попробуй. — Катя отдала ему лопату. Глебка пристроил ее к лопате, которую держал Костя, и вместе с ним двинул снежную волну. Но вскоре устал, или ему наскучило.
— Он может себе позволить не работать, — сказала Катя.
— Почему?
— У него есть деньги. Он вскрыл сейф.
— Сейф? — поразился Костя.
— Глиняный. В виде яблока. Ты забыл?
— Зачем тебе столько денег? — поинтересовался тогда Костя. — На патроны для прищепки?
— Не скажу.
Катя крикнула Глебке, чтобы собирался в школу. Он даже не оглянулся: ничего Глебку с Катей не объединяло. Опять раздружился.
Подошла Аида с утренней почтой, спросила Катю:
— Писем не ждете?
— Не жду.
— Что же — неоткуда?
— Мне письма не нужны. Сейчас.
— Аида, ты мешаешь. — Костя специально подкатил лопату со снегом Аиде под ноги, засыпал ее красивые замшевые сапоги.
Аида пошла, остановилась. Начала перчаткой отряхивать сапоги. Снова пошла, раздраженная, разобидевшаяся, готовая к продолжению борьбы. Аида привыкла нападать, а не защищаться.
— Строгая девушка… К тебе имеет претензию.
— И к тебе.
— Ничего ей такого не сделала.
— Будто.
— Брутто, — улыбнулась Катя, запрятав в глазах колючий блеск.
— Брутто, вес с упаковкой?
— Да. С замшевыми сапожками и золотыми сережками.
Костя отвез к краю тротуара снег и вернулся за следующей порцией. Катя, все еще не смягчившись, сказала:
— Я не только самолюбивая девушка, я и не пугливая девушка.
Катя вонзила лопату в снег:
— Пойду убирать квартиры, вот что.
— Зачем ты затеяла с квартирами?
— Чтобы не потерять квалификацию.
Костя остался один.
Из бойлерной вынырнул Цупиков. Знакомая картинка — будет ждать Аиду для того лишь, чтобы потом долго смотреть ей вслед.
Но Цупиков подбежал к Косте и отчаянным голосом спросил:
— Аида выйдет за меня замуж? Как думаешь?
— Спроси у нее.
— Ты спроси, когда будет возвращаться.
И Цупиков исчез, испарился. Совсем очумел или перегрелся в бойлерной.
Аида шла уже с пустой сумкой, возвращалась. Костя взялся за лопату и покатил снег навстречу. Аида остановилась, наблюдала. Костя приблизился, сказал:
— Медведя на кольце хочешь иметь?
— Что?
— За углом стоит.
Толя действительно выглянул из-за угла как по заказу.
— Подержи. — Аида сбросила с плеча сумку.
Костя едва подхватил ее.
— Дай сюда лопату. — Аида выдернула у Кости большую фанерную лопату и устремилась с ней туда, где прятался несчастный Толя. Лопата — наперевес. Толя в рваном полушубке — в армии говорят, одежда второго срока, — помчался во весь дух в подъезд. Цупиков был прав, что боялся. Аида с подобной же скоростью добежала до подъезда, отшвырнула лопату и тоже влетела в подъезд.
Аиды и Толи долго не было. Доносились их взволнованные голоса. Костя успел выкурить — съесть, как отмечает Толя, — сигарету. Наконец показалась Аида, подняла лопату и направилась к Косте. Следом вышел Толя, постоял немного и закричал:
— Люблю девчонку с губами цвета карамели!
Аида вернула лопату Косте, взяла у него сумку, круто развернувшись, набросила сумку на плечо. Посмотрела на Цупикова, покачала не без сожаления головой.
— Горожане! — вопил Толя, как недавно вопил Глебка, что его истязают. — Свадьба! Стелите бархаты!
— Веди скорее под венец. — Костя показал Цупикову на беседку, на крыше которой стояли купола из снега. — Развивай успех…
Цупик растерялся, замолк. Тогда Аида сама взяла Толю за руку и повела в беседку. Торжественно. Выходить замуж она умела, даже в шутку.
— «Расплету косу на две!.. — пропела она. — Жемчуг раскачу по блюду!..»
На порог прачечной выскочила Тетеркина: она понимала, что что-то происходит, но что?