— Жюли Андриё, — мгновенно ответил он. — Она на ней прямо помешана.
Тьерри объяснил, что имеет в виду ведущую телепрограммы, посвященной гастрономии. К сожалению, я сомневалась, что мне удастся пробиться к подобной знаменитости.
— Тогда позвони Мари Вагнер, — посоветовал Тьерри. — Она врач. Два года назад у нее умер муж, он был пастором. Жюли утверждает, что она «святая женщина».
Мари
Моя первая фотовыставка состоялась в 1999 году, в холле субпрефектуры Антони. Я была участницей молодежной художественной мастерской департамента О-де-Сен, созданной под эгидой Иль-де-Франс.
В день открытия выставки мои родители обратились к Патрику Деведжану, который был тогда мэром Антони, с просьбой профинансировать их новую театральную антрепризу. Затем они торопливо обежали выставку и, направляясь к столу с напитками, сказали мне:
— Лучше бы фотографировала красивых девушек. Кому охота смотреть на твоих тунцов?
— Вот именно. Не думаешь ты о зрителях.
Следует уточнить, что речь шла о настоящих тунцах, в буквальном смысле слова. Спонсором нашей мастерской выступала дирекция оптового продовольственного рынка Ренжис, и наши работы должны были отражать тему мировой торговли. Я решила проследить «судьбу» обыкновенного тунца с того момента, как он попадает в рыбацкие сети, до того, как оказывается у нас на тарелке, и показать все промежуточные стадии: рыночную витрину, процесс разделки и приготовления рыбы и так далее. В отличие от родителей, сюжет по-настоящему меня увлек. Им бы, конечно, больше понравилось, если бы я снимала не мертвых рыбин, а своих школьных подружек — в одних трусах и с сигаретой в зубах, как на фотографиях Дэвида Гамильтона, — тогда, по их мнению, успешная карьера была бы мне обеспечена. Вообще иметь родителей-артистов — не самая большая в жизни удача, ведь чего нормальные мать с отцом желают своим детям? Солидного положения. По всей видимости, их речи перед моими фотоработами все-таки не прошли для меня бесследно, потому что пятнадцать лет спустя я сидела за рулем, полная решимости сделать несколько портретов идеальных женщин.
Когда едешь по автомагистрали «Океан», названной, вероятно, в честь салата с лососем, пейзажи за окном меняются с головокружительной быстротой. Мари Вагнер согласилась принять меня в тот же день у себя дома, в Машкуле, департамент Атлантическая Луара. Разумеется, я предпочла бы, чтобы «святая женщина» жила поближе к Парижу, но выбирать не приходилось: время поджимало, а я серьезно настроилась выиграть конкурс и изменить свою жизнь.
Мари Вагнер было лет сорок пять. Тоненькая и маленькая, она производила впечатление невероятной хрупкости, как будто горстка былинок соединилась случайным образом, составив человеческое существо. Она жила в изящном доме, окруженном изящным садиком, и все у нее было изящным, включая улыбку, высокие скулы и ямочки на щеках. Она усадила меня в гостиной, напоила чаем, а потом долго показывала коврики, которые после смерти мужа выткала своими руками. Они были коричневые и волосатые и вызвали в моей памяти уроки биологии в школе, на которых мы вскрывали так называемые погадки — мохнатые комки, отрыгиваемые некоторыми хищными птицами и включающие в себя кости мелких змей, птенцов или грызунов. Я предложила Мари немного поговорить перед фотосессией, чтобы лучше познакомиться. Рассказала о себе, о своей работе и о том, как важно для меня участие в конкурсе.
— Фестиваль в Арле имеет мировое значение. Туда съезжаются галеристы, торговцы произведениями искусства, представители агентств. Они не только встречаются с известными фотографами, но и ищут новые таланты.
— Вам с сахаром? — безучастно спросила она, явно думая о своем.
За несколько часов до того, разговаривая с ней по телефону, я обратила внимание на то, как странно, неестественно спокойно звучал ее голос. Все время, пока мы говорили, это ощущение неестественности не оставляло меня: казалось, я оторвала ее от какого-то важного дела, но ей не хотелось дать мне это почувствовать. Сейчас я уловила в ней какую-то суетливую нервозность. Однако она сразу согласилась на встречу и даже настояла, чтобы я приехала к ней в тот же день. После первой чашки чаю она немного успокоилась.
Мари пустилась в подробный рассказ о своей жизни, отмеченной горестными событиями, в том числе смертью мужа, оставившего ее молодой вдовой. К счастью, ее безутешный разум занимали заботы о пациентах, о которых она отзывалась с гордостью и теплом. Поначалу я с искренним интересом слушала историю этой славной женщины, избравшей себе, как в прошлом веке, жизнь деревенского врача. Но вскоре, скажу честно, меня одолела жуткая скука. Она все говорила и говорила, а я поймала себя на том, что думаю о посторонних вещах — так бывает, когда читаешь книгу и вдруг замечаешь, что содержание последних двух-трех страниц полностью от тебя ускользнуло. Если Мари отвлекалась от рассказа о своих цветах, своих пациентах и своем сыне Андре, то излагала мне подробности жизненного пути покойного пастора Вагнера и вещала о детстве своего мужа, родителях своего мужа, призвании своего мужа, смелости своего мужа, проповедях своего мужа и болезни своего мужа. Примерно через час я уже с большим трудом, прибегая к более или менее удачным трюкам, сдерживала зевоту. Мне хотелось убраться отсюда как можно быстрее, сесть в машину, вернуться в Париж, выпить в баре какого-нибудь отеля джин-тоник, поесть устриц и заняться любовью.