Мари пытливо смотрела на меня, явно ожидая, что я что-то скажу или еще как-то отреагирую на увиденное. Но я не знала, что сказать, плохо понимая, что мне показывают.
— Это ваш сын? — спросила я, не испытывая ни малейшего желания услышать ответ; каким бы он ни был — положительным или отрицательным, неловкости было не избежать.
— Конечно нет! — воскликнула Мари. — Я что, сплю с собственным сыном?
— О! Извините, — пробормотала я, удивленная ее новым тоном.
Мари схватила меня за локоть и провела в смежную комнату, которую закрыла на ключ. Там она бросилась на диван и зарылась лицом в согнутую руку, ни дать ни взять героиня Достоевского. В этой позе она показалась мне до нелепости маленькой, еще меньше, чем была на самом деле. Я растерялась. Если вам плохо, обращайтесь к кому-нибудь вроде Жюли — такие женщины, как она, знают, чем вас успокоить, у них всегда наготове набор подходящих фраз. Я для этого не гожусь. Когда люди делятся со мной своими проблемами, я огорчаюсь вместе с ними, но искренне не понимаю, почему они рассчитывают на мою изобретательность и надеются, что я лучше них разберусь в их жизни.
Поэтому я просто стояла и молча смотрела на рыдающую на диване Мари. Через некоторое время источник влаги в ней иссяк, она перестала всхлипывать, приподнялась с уже сухими глазами и похлопала своей маленькой ручкой по дивану, приглашая меня присесть рядом. Вблизи я увидела, что лицо у нее не помятое, глаза не покраснели, и по ее чертам невозможно было догадаться, что с ней только что случилась истерика. Меня это поразило. С невероятным спокойствием Мари объяснила, что пригласила меня с вполне определенной целью, и эта цель не имеет ничего общего с фотографией. На самом деле она восприняла мой звонок как знак Божий.
— Прошу прощения?
— Да. Когда вы позвонили, я молилась.
— И?..
— Я просила Господа послать мне исповедника, потому что мне нужно сказать кому-то правду.
Этим «кем-то» и стала я. Я поняла, что мне придется ее выслушать, не забывая о том, что часы тикают, а мне еще надо ее сфотографировать.
В прошлом месяце, рассказала Мари, ей позвонили из булочной Куэрона и попросили срочно приехать. Владелица булочной тревожилась за старика-пенсионера, которого опекала; он уже несколько дней мучился жестоким бронхитом. Из-за сырой и холодной погоды состояние больного ухудшилось, и он уже начинал задыхаться.
Куэрон, уточнила Мари, находится меньше чем в часе езды от Машкуля, но дорога заиндевела, и вести машину приходилось медленно, потому что было очень скользко.
— Доктор пришел! — крикнула булочница — старик был глуховат.
На кровати лежал долговязый старик, похожий на палочника — насекомое-привидение, известное также как «страшилка»: с виду оно напоминает древесный сучок или лист, на котором обычно и сидит. Кожа у старика, хрупкая, как старое кружево, почти сливалась по цвету с простынями. Мари присела на краешек кровати, чтобы послушать ему легкие; от прикосновения холодного металла стетоскопа больной вздрогнул. Судя по шумам в легких, у него была жестокая пневмония. Мари позвонила в больницу Машкуля и вызвала к пациенту «скорую». Когда она положила трубку, к ней с таинственным видом повернулась булочница — пышная блондинка с нежным пушком на лице.
— Мне надо еще кое-что вам показать, — сказала она. — Пойдемте со мной.
Они прошли через заброшенный сад, в глубине которого находился бывший свинарник, переоборудованный в хижину. Булочница без стука толкнула дверь.
— По-моему, это кто-то из его родни, — сказала она и довольно бесцеремонно добавила: — А там кто его знает…
Мари ничего не понимала: ее глаза еще не привыкли к темноте, чтобы рассмотреть помещение изнутри.
— Надо что-то с этим делать, пока старик в больнице! — посетовала булочница.
Только тогда Мари заметила существо, сидящее на полу возле кровати. Голову существа украшала лохматая грива длинных светлых волос, так что это мог быть и парень и девушка. Или вообще не человек.
— Он слепой, — пояснила булочница.
— Он живет здесь, с месье Ле Гоффом?