КОНФЕССИОНАЛЬНЫЙ ФАКТОР
На будущее России в целом ряде романов оказывают мощное воздействие разного рода конфессиональные сообщества.
Юрий Никитин и особенно Владимир Михайлов (роман “Вариант И”) отдают исключительно важную или даже главенствующую роль исламу.
Михаил Харитонов в повести “Лапсанг сушонг” показал возможность превращения России в “сферу влияния” индуизма и индийской цивилизации.
Время от времени выскакивает, как чертик из шкатулки, неоязычество (например, у Ника Перумова и авторов круга Юрия Никитина).
Но сколько-нибудь развернутых вариантов конфессиональной картины российского будущего - только два. Один - конфуцианский, второй - православный.
Питерские авторы расписали “китайскую модель”. Широко известен цикл Хольма ван Зайчика [12]“Плохих людей нет”. Альтернативная версия русской истории приводит к тому, что современная Россия наполняется конфуцианством. Стратегическое господство конфуцианской культуры сопровождается смешением этносов и религий по всей великой евразийской державе - Ордуси. Новая империя подчеркнуто наднациональна. Отношение автора к русско- китайскому альянсу - самое положительное. Собственно, правящая элита Ордуси и сидит в Пекине. Произведения ван Зайчика обрели большую известность по одной причине: впервые на суд читателей была вынесена продуманная и прописанная в деталях альтернатива движению России в сторону Запада.
Андрей Столяров в рассказе “Мы, народ” принципиально иначе транслирует китайскую тему. Он настолько жестко ставит вопросы о заселении заброшенных русских земель китайскими переселенцами и о выдавливании православия импортным конфессиональным элементом, что из статуса текста-предупреждения рассказ отдрейфовывает к статусу текста-констатации. Думается, поторопился человек.До главенства православия наши фантасты додумались далеко не сразу. Ислам и конфуцианство как возможные варианты российской конфессиональной основы, стрежня, сверхценности были названы раньше православия. Однако в последние 4-5 лет “православная версия” стала преобладающей, и ее поддержали множество авторов [13], рассматривающих конфессиональные проблемы.
Открывая последнюю книгу тетралогии Романа Злотникова о космическом будущем землян [14], “Бешеный медведь”, видишь церковь, выстроенную по соседству с космодромом, верующего губернатора и верующего банкира... Православие представлено у Злотникова как самоочевидная ценность. Совершенно так же общество пронизано христианством у Натальи Иртениной в романе “Белый крест”. Церковь в обоих случаях (да и во многих других) не играет какой-либо особой, отличной от современной, роли в социальном разделении функций. До православной теократии никто пока не додумался, хотя некоторые ее элементы есть у той же Иртениной.
Фантасты, представляющие православие первостепенно важным фактором будущего устройства социума, придают ему одно существенное отличие от современного статуса: это конфессия большинства, и ее влияние на все неоспоримо, прежде всего - по той причине, что само общество православно. Значительно реже сталкиваешься с вариантом, при котором значимым является законодательно закрепленное первенство православия. В ряде случаев видно прямое воздействие Церкви на государственные дела или же влияние косвенное - через соблюдение нравственных норм, установленных христианской этикой. Во всех случаях наличие агностицизма, иноверия или инославия рядом с православием допускается, хотя в наиболее радикальных вариантах видно: это временно терпимое состояние дел, и “внутреннее миссионерство” должно его понемногу
выправлять. В принципе, никто не ведет разговор о расколе между Церковью и государством; но наличие конфликтов возможно. Более того, норма “Основ социальной концепции РПЦ”, допускающая в некоторых ситуациях гражданское неповиновение верующих, нашла сторонников и среди писателей-фантастов: если правитель футурсоциума, кто-то из чиновников, силовиков и т. п. поступает безбожно, Церковь в лице верховного архиерея или даже простой христианин должны и смеют поправить зарвавшегося.
ЧТО ОТТОРГАЕТСЯ
Некоторые выводы можно сделать на основе отсутствия определенных черт политического строя в фантастических текстах.
В минусе: демократия, парламентаризм...
Так вот, наши фантасты не могут представить себе демократическую парламентскую республику и систему необходимых для этого выборов как нечто, присущее будущему, - причем не видят такого сценария не только в России, но и в мире. В отдельных случаях [15] по некоторым деталям видно: вроде бы государственное устройство единой Земли (вариант - России) тяготеет к чему-то расплывчато демократическому (и у того же Николаева это вызывает явственное раздражение: хаос, бесхребетность правительства и неадекватная сила внеправительственных структур). Но все то,что относится к сфере существования политических партий, выборного процесса, функционирования парламента, находится на далекой периферии, более того, до настоящего времени ни разу не было представлено в нашей фантастике как действующая система. Михаил Тырин и Лев Вершинин, написав несколькими мазками демократическую будущность, немедленно разносят ее в пух и прах. У Вершинина если что-то и действует в таком государстве, то исключительно силовые структуры. У Тырина сама атмосфера подобного политического устройства пронизана безнравственностью, надо всем нависает давящая мощь системы, ощущение “офисной регламентации”, характерной для крупных фирм, банков и т. п. Впрочем, если бы критика системы предварялась презентацией системы, еще можно было бы сказать: наша фантастика видит, как это может быть, но отрицает перспективность подобного варианта. Но нет, в фантастических текстах происходит разнос ряда характерных черт государственной демократической практики, узнанных Россией в годы “рыночных реформ”. Период примерно с конца 80-х до середины 90-х родимыми пятнами разбросан по наиболее критическим и негативным зарисовкам будущего; некоторые лица и реалии - узнаваемы, намеки абсолютно прозрачны. Никакой системы никто не хочет строить даже в воображении. Похоже, парламентская демократия отвергается на уровне инстинкта: нет не только стремления утвердить демократическое общество и уверовать в благие цели демократии - но даже желания узнать, что это такое. Похоже, терапия начала 90-х оказалась