— День добрый, не подскажете, где проживает гражданка Ванилина?
— Добрый, добрый, — прошамкала она, рассматривая меня подслеповатыми глазами. — А на кой она тебе сдалась?
— А вот сдалась.
— А я енту машину уже видела, — она уставилась на «БМВ». — Ты из издательства, что ль?
— Вы прямо Пинкертон, бабушка! — рассмеялась я. — Нет, не из издательства, просто машины, наверное, похожи.
— Как же, и номер похож?
— Так вы и номер запомнили? — я замерла в восхищении. — Вы же не видите, по-моему!
— Не я, а оно, — она провела рукой по груди. — Чует мое сердце, что не к добру ты, девонька, сюда заявилась. Хотя сама ты вроде девка путевая, добрая. Только чужой силы в тебе много. Ты не давай ей себя перебороть, держи ее на поводке.
— Да вы прямо колдунья!
— Я и есть колдунья, — невозмутимо прошамкала она. — Хошь, сглазию?
— В другой раз. Так где Ванилины живут?
— На том конце, крайняя хата с желтым забором, там у них еще петух с порватым гребнем на нем завсегда сидит, увидишь. Только к ней не пущают никого, охрана из Москвы, ядрена коромысло! — лихо выругалась она и хитро прищурилась. — Так что ты машину-то лучше здеся оставь, я покараулю.
Подивившись такой сообразительности немощной старушки, я взяла из салона сумочку и пошла по дороге через всю деревню. Перевалив через бугор, сразу же увидела желтый забор на отшибе. На нем чернел петух. Около калитки, на лавочке, сидели два парня и лузгали семечки. Они заметили меня издалека, один поднялся, приложил руку ко лбу и начал меня разглядывать. Это наверняка были охранники, хотя и одеты были по-простому, в спортивные штаны и майки. Видимо, жили они тоже здесь, не отходя от вдовы ни на шаг ни днем, ни ночью, и, естественно, знали местных жителей наперечет.
Приблизившись к ним, я вежливо кивнула и направилась к калитке, словно к себе домой.
— Эй, ты куда это, подруга? — послышалось за спиной. — А ну стой, родная!
Я отпустила ручку и повернулась.
— В чем дело? — сказала нагло. — Мне что, к бабушке уже нельзя прийти?
Два бугая переглянулись и подошли ко мне вплотную.
— Ты кто такая?
— Внучка, а вы кто такие?
— Мы твою бабку охраняем. А почему нам ничего не известно про внучку? — спросил один другого.
— А потому что нет у нее никаких внучек! — ухмыльнулся другой.
— Спорим, есть! — Я подбоченилась.
— На что? — поинтересовался машинально первый, но потом сразу одумался и сказал: — Ты мне голову не морочь, говори, кто такая, или проваливай отсюда!
— Это ты мне?! — я ткнула себя пальцем в грудь. — Мне, внучке знаменитого писателя?! Да знаешь ли ты, что…
— Заткнись! — оборвал он меня и оттолкнул от калитки. — Ну-ка, Вулдырь, проверь ее сумочку.
— Как же, так я вам и позволила! — Я прижала сумочку к груди и завопила: — Помогите, насилуют!!!
— Закрой рот, дура! — Вулдырь зажал мне рот рукой и испуганно оглянулся. — Слушай, братан, она сумасшедшая или нет?
— Сумасшедшая, — тут же подтвердил тот. — Отпусти ее, кажется, хозяйка топает.
Меня отпустили, калитка открылась, и из нее вышла та самая женщина, которую я уже видела по телевизору. Посмотрев на парней и на меня, она недовольно спросила:
— Кто тут орет?
— Бабушка, здравствуйте! — радостно заверещала я, бросаясь к ней, но меня удержали крепкие руки охранников.
— Стоять, подруга! — рявкнул один, схватив меня за шиворот и показывая во всей красе вдове. — Вот, говорит, что она ваша внучка. Это правда?
Та долго и пристально смотрела мне в глаза. Мне казалось, что она меня вообще не видит. Ни один нерв не дрогнул на ее закаленном солнцем и ветрами лице, она даже ни разу не моргнула. Потом что-то неуловимо изменилось, глаза оттаяли, сухие тонкие губы дернулись в скупой улыбке, и она сказала:
— Пусть войдет. Больше никого не пускайте, даже если скажут, что это я сама.
— Будет сделано, теть Кать, — с готовностью вытянулся Вулдырь.
Меня отпустили, и я прошла, бросив на парней убийственный взгляд, во двор, закрыв за собой калитку. Около дома, под навесом из вьюна, стоял стол на покрытом асфальтом дворике. Справа теснились какие-то постройки, из-за дома был виден кусочек огорода. Вдова села за стол, взяла кружку, налила из самовара кипятку, заварила и протянула мне.
— Садись, внученька, чайку попей, — и улыбнулась холодно.
Присев на стул, я взяла чашку, придвинула к себе розетку с малиновым вареньем, ухватила пирожок с большой тарелки посередине стола, проверила, нет ли больше чего-нибудь вкусненького, и стала уплетать пирожок с капустой, прихлебывая чай из чашки. Вдова безмолвно смотрела на меня, и в течение десяти минут на дворе раздавались только мое чавканье и ворчанье петуха на заборе, который теперь развернулся в нашу сторону и, склонив набок голову с остатками гребня, с любопытством рассматривал меня. Утолив голод и жажду, я вытащила сигарету и закурила, не глядя на «бабушку».
— Спасибо не будешь говорить? — услышала я ее сухой голос.
— Спасибо, — буркнула я. — Вы уж извините, что я там обманула.
— Чего тебе надо?
К этому времени мне уже стало ясно, что вдова отнюдь не нуждается в чьей-либо помощи, она прекрасно себя чувствует и пленницей ее не назовешь. Дом и подворье были ухоженными, хотя на те деньги, что ей, видимо, достались, она вполне могла позволить себе иметь золотую посуду, платиновый самовар, кормить своего петуха жемчугом, а свиней, чье хрюканье слышалось из сарая, бисером, а не отрубями и помоями. Похоже, она ни в чем не нуждалась и чувствовала себя вполне уютно под охраной. Зря я затеяла это предприятие. Надо бы уносить ноги, пока тех двоих кто-нибудь не обнаружил и они не примчались сюда и не оторвали мою дурную голову.
— Чего мне надо? — переспросила я. — Честно говоря, сама не знаю. Думала, вам помощь нужна.
— С чего ты взяла?
— Так в Москве говорят, что вас тут заперли и даже в лес за грибами не пускают.
— Болтают, поди, — она усмехнулась. — А ты что же, решила меня вызволить? Не слабо?
— Так ведь не понадобилось, — с сожалением вздохнула я. — А правда, говорят, что у вас сестра очень больна?
— А тебе что?
— Я колдунья, лечить могу. Хотите, попробую?
— Бесполезно, тут уже всякие пробовали, даже из-за границы приезжали. Ладно, девонька, наелась и валяй. Больше так не шути, насчет внучки-то, — она болезненно сморщилась.
— Простите, не знала, — виновато скривилась я, вспомнив, что у нее не только внуков, но даже и детей нет.
Тут из дома послышался громкий и требовательный крик:
— Катя, в туалет!
Если бы я не знала, что это ее сестра, то подумала бы, что кричит простывший ребенок. Я обернулась и увидела на веранде бледное лицо, обрамленное длинными седыми волосами, спадающими нечесаными прядями на худые плечи изможденной женщины, сидящей в инвалидной коляске. Ее бледно-голубые глаза не мигая смотрели на меня, костлявые руки сжимали истертые подлокотники кресла, ноги были укрыты теплым шерстяным пледом, из-под которого выглядывали домашние тапочки. В первый момент я даже испугалась, словно смерть дохнула на меня из этой старой женщины, разбитой болезнью. Я приподнялась и пробормотала:
— Здрасьте.
— Катя, кто это? — требовательно спросила она и показала на меня крючковатым пальцем, как у Бабы Яги.
Это из города, Люба, — испуганно пояснила та. — Не обращай внимания, она уже уходит.
Мне была непонятна причина столь разительной и странной перемены в Екатерине Матвеевне, до этого такой грозной к неприступной. Теперь она виновато улыбалась и нервно перебирала руками конец накинутого на шею цветастого платка.