– А… Кино снимаете? – с последней надеждой спросила девушка и сразу поняла всю глупость подобного предположения. Не станут же, в самом деле, снимать без камер, режиссеров, да и в актеры с такими зверскими лицами не берут – люди ж заикаться начнут. После чего медленно, боясь сделать резкое движение, осела на пол, и ее сознание тихо отключилось.
– Здорово, – прокомментировал царь, задумчиво разглядывая гостью с безопасного расстояния. – Объясни-ка мне, дорогой мой, как же ты ухитрился вместо жениха для Забавы предоставить ей конкурентку, да еще басурманских кровей?
– Вроде бы по-русски говорит, – подал голос один из стражников.
– Ты, Ваня, помолчи, – предложил Еремей. – Где же ты видел, чтобы русские девицы в одежке мужской ходили, да еще стриглись аки девки позорные? А?
– Я и у басурман таких не видел, – насупился Иван. – Да только все одно она по-нашему лается. Кабы была басурманкой, так и ругалась бы на ихнем языке.
– Да ты что? – притворно удивился царь и повернулся к магу, усердно щупавшему пульс нервной девушке. – Как она там, жива?
– Жива, царь-батюшка, – согласился маг.
– Тогда прекрати ее ощупывать, может, и впрямь птица важная.
– Да я ж только сердце прослушать, – Пресловут поспешно отдернул от Женькиной груди шаловливые ручонки.
– Вот и ладушки. Вы, двое, быстро отнесите ее в… Да хоть в комнатенку. Ну ту, с решетками, где я дочерей в наказание держал. Положите на постель… Просто положите! И приставьте к ней девку пошустрее, чтобы караулила, значит. А ты, Пресловут, топай-ка в свое подземелье и не смей носа высунуть, покуда не разберешься, откель это чудо взялось.
– Там же кислота! – воскликнул маг.
– А вон там, – указал в окно Еремей, – плаха. Иди, сказал.
Все шустро поклонились, стражники чуть потолкались, споря, кто понесет наверх заморскую, или какую там, девицу. Победил Иван и гордо понес трофей, пнув напоследок напарника, чтобы под ногами не путался.
Пресловут бочком улизнул к себе.
– Ну, на сегодня с делами покончено, – решил Еремей, проводив всех взглядом. – Эй! Степанида! Квасу мне принеси!
Кощей тем временем, рассмотрев, куда девалась его «суженая», готовил план спасения. Переоделся, прицепил на пояс меч-кладенец и припомнил пару заклинаний.
– К обеду вернешься? – спросило зеркало.
– Не знаю, – отозвался Кощей, поправляя воротник. – Видишь, облака какие, лететь долго придется.
– А сразу перенестись?
– Премного благодарен. Лучше ковром до пригорода, а там уже как-нибудь.
– Как знаешь, – не стало спорить зеркало. – Я все-таки насчет обеда распоряжусь, девочку кормить надо.
Махнув рукой, мол, делай что хочешь, Кощей легко сбежал вниз по безлюдной лестнице, прихватив по пути свернутый в рулон легкий шелковый ковер.
На дворе стояло лето. Облака действительно заволакивали небо, но Кощей решил рискнуть – может, удастся проскочить до дождя. Он расстелил ковер, уселся поудобней и велел:
– Полетели. К Еремею.
Ковер послушно взмыл вверх. Сразу похолодало.
– Стоп. Давай к окну.
Ковер послушно спустился к окну на третьем этаже.
– Кто-нибудь, плащ мой киньте! – крикнул Кощей.
Из окна вылетел плащ и упал прямо на ковер.
– Так-то лучше, – кивнул Кощей, продевая руки в рукава. – Все, погнали.
Ковер шевельнулся и, набирая скорость, полетел в сторону Еремеева царства.
Женька пришла в себя в чистой светлой комнате. Бревенчатые стены пахли смолой, пол был застелен ткаными половичками, а вся мебель состояла из сундука и кровати, на которой девушка и лежала. На окнах были витиеватые кованые решетки, и это настораживало.
– Ой, мама, – пробормотала Женька.
– Проснулось! – раздался визг забившейся в угол за сундуком девчонки. – Чудо заморское проснулось!
С таким воплем девчонка вылетела за дверь и, продолжая орать, куда-то умчалась.
Женька прикрыла глаза. Сумасшедшей она себя по-прежнему не ощущала. Впрочем, все психи считают себя нормальными, и сбрасывать эту версию со счетов Женька не стала. Никаких хитрых таблеток, грибов и порошков она сроду не употребляла (кроме одной вечеринки, но это было полтора года назад), значит, галлюцинацией это все не являлось. У начитанного организма осталось всего две версии. Первая – параллельные миры, вторая – глубокое прошлое. Это не считая повреждения рассудка. Решив принять все версии как рабочие, Женька осторожно села. В дверном проеме торчали давешние стражники.