И он не то чтобы забыл о Леле в стремительном круговороте рабочих будней, а усилием воли приказал себе не думать о ней. Но что такое воля по сравнению с любовью?
Впрочем, днем это ему удавалось неплохо, а вот ночью… Он почти физически ощущал ее рядом и до головокружения, до скрежета зубовного хотел войти в нее, вобрать в себя, слиться с ней в единое целое. И мучился от мысли о том, что так жестоко обидел ее, но гнал эту черную мысль, вновь и вновь убеждая себя, что поступил единственно правильно: порвал с ней в самом начале, защитившись тем самым от нового горького разочарования.
А вообще-то, они почти и не виделись в последнее время. В понедельник после злосчастных выходных выяснилось, что ремонт в приемной благополучно завершился, и Леля перебралась в «родные пенаты», разделив соседство с новой секретаршей Агнессой Аркадьевной — сухой чопорной дамой в очках, с тонкими, всегда поджатыми губами и замысловатой «халой» на голове. Впрочем, типичная с виду старая дева оказалась на редкость сердечной особой.
Утром в ответ на холодное приветствие шефа Леля, не поднимая головы, сдержанно поздоровалась. Днем с ним общалась исключительно расторопная Агнесса Аркадьевна, к которой плавно перешли все секретарские обязанности. А вечером Леля вошла в кабинет Петра Андреевича с листом бумаги в руках.
Буданов поднял глаза, занервничал, ожидая ненужных тягостных разборок, и, понимая, что она видит его смятение, разозлился — на нее? на себя?
— Вы ко мне? — задал он дурацкий вопрос, и шариковая ручка в его пальцах с хрустом переломилась пополам.
— А здесь есть еще кто-нибудь? — не удержалась Леля, досадуя, что вышла за рамки безразличной вежливости, которые жестко для себя определила.
Она подошла к столу, положила перед ним листок, и Буданов, уже понимая, что сие означает, потянулся за новой ручкой. А может, это и впрямь наилучший вариант — отпустить ее с Богом и забыть, будто и не было ничего…
«Отказать», — размашисто написал он под коротеньким заявлением и, не глядя, отшвырнул бумагу.
— Да вы прочитайте хотя бы, что там… — возмутилась Леля.
— Мне это неинтересно! — оборвал он ее.
— А я и не пытаюсь вас заинтересовать! — решительно вернула она заявление на прежнее место. — Я всего лишь прошу двухнедельный отпуск с двадцать четвертого декабря…
И она уехала в Германию, к бабушке и дедушке. А когда вернулась, узнала, что Буданов в командировке — инспектирует свое обширное хозяйство и готовит его к грядущим переменам.
И потекли для Лели унылые дни. Верная Катерина была захвачена бурным романом с Матвеем, да и не хотелось Леле посвящать ее в горькие подробности неудавшейся загородной прогулки. Вот Елене Ивановне она бы выплакала свои печали, но та жила в Орехово-Зуеве у тяжело заболевшей сестры. А с кем еще она могла поделиться такой бедой? Не с отцом же…
Конечно, можно подивить подружек утраченной в ее-то возрасте невинностью, но кто всерьез воспримет страдания секретарши, переспавшей с шефом, который и думать забыл о ней на следующее утро?!
Значит, надо решать свои проблемы самой по мере их поступления. А что мы имеем на сегодняшний день, не считая обиды и разочарования? А имеем мы дилемму: увольняться или работать дальше? И готовый ответ: нет, не увольняться ни за что на свете! Чтобы каждый день, каждый час, каждую минуту демонстрировать ему свое безразличие, свою холодную сдержанность и полное, абсолютное пренебрежение тем, что между ними началось и не состоялось. Случайная связь, случка. Одна из многих…
«Ну, хватит! — приказала она себе. — Ты же знаешь, даже самая сильная боль пройдет. И оставит после себя печаль? Конечно! Но вот эта страшная, раздирающая душу острота исчезнет. Надо только набраться терпения, пережить этот черный период.
Ты же сможешь, сумеешь! Потерпи, детка…»
17
В последних числах января, как и обещал, прилетел Крюгер, и Буданов, вернувшийся к этому моменту из командировки, после многочасового обсуждения предстоящей реорганизации, пригласил его поужинать в ресторане.
Партнеры спустились в один из залов «Националя», где всегда останавливался Вольфганг, торжественно поклявшись во время трапезы не упоминать о работе.
Они давно сотрудничали, симпатизировали друг другу и с удовольствием общались, потому что имели схожие взгляды и одинаково смотрели на многие процессы, происходящие в этом мире.
А в конце сего многотрудного дня, уже прощаясь, подвыпивший Вольфганг сказал то, чего никогда не позволил бы себе произнести в трезвом состоянии.