Борис боялся додумать мысли до конца. Один из исходов означал Катино безумие. Он видел, отводил взгляд и все равно видел, Катя, впитывая наслаждение от совокупления, все глубже погружается в мир забвения. Его неугасимое влечение, сплетаясь с ее нервным призывом, как камень тянут ее ко дну. Следовало остановиться, прекратить эротический марафон, взять себя в руки, спасать Катю. Следовало. Но … цокали секунды, дни сменяли ночи, до отъезда оставалось все меньше времени. Он откладывал решение, ждал невесть что, и дождался…
Сказки имеют обыкновение заканчиваться. Иногда плохо. В то утро они перебрались на лодке на противоположный берег и добрый час бродили по лесным тропам, нагуливая аппетит. Сексуальный голод пришел первым. Они устроились на ветровке Бориса в неглубоком овраге, предались любви.
Обычным порядком мир перестал существовать. Перекочевал, бродяга, в мягкие полушария грудей; в розовые пуговки сосков; в шальной запах; в кудряшки лобка; в глубины. Только пение глупой птицы над головой, да собственное судорожное дыхание, только ритмичные толчки бедер, да согласные движения в ответ — вот и весь мир, свет, космос. Ничего иного. Только и только. И восторг, эйфория, экстаз. Который в самый неподходящий момент сломало урчание мотора. Борис приподнял голову, еще плохо соображая, пригляделся. На соседней просеке тормозил пыльный BMW. Из машины выбрались четверо мужчин. Один присел пару раз, разминая ноги: другой отжался от капота. Борис внимательно разглядывал гостей. Молодые, крепкого сложения, в джинсах и майках.
Щелкнул затвор. Лязг, инородным звучанием, ворвался в симфонию леса. Катя испуганно вздрогнула. Борис прижал палец к губам, предупреждая об осторожности. Он не хотел, чтобы их заметили. Будь он один, поступил бы как вздумается; с Катей не желал рисковать. Вид ребят не внушал доверия, действия и подавно. Спрятав машину в кустах, они исследовали местность, затем натянули над дорогой тонкую проволоку.
Со стороны трассы взвился шум мотора. Несколько мгновений рев нарастал, накатывал оглушительной волной, потом вдруг раздался грохот, короткий вскрик и звук мягкого удара. Сквозь заросли кустарника Борис видел, как, предваряя аварию, один из мужиков выстрелил в спину мотоциклисту. Проволока служила страховкой, все-таки парень гнал на приличной скорости, стрелок мог промазать. После выстрела мотоцикл проехал метров десять, споткнулся о проволоку, круто развернулся, врезался в сосну и замер, перевернувшись. Тело выбросило из седла по ходу движения влево; ботинки спикировали в противоположную сторону; туда же полетела сумка и что-то светлое, небольшое.
Мужчины окружили мертвеца, заспорили. Никто не желал обыскивать труп. Потянули жребий. Не повезло самому высокому. Он присел на корточки, брезгливо зашарил в кровавом месиве, обескуражено развел руками. Второму, недоверчивому проверяльщику, тоже не повезло.
Сейчас начнут искать сумку и обувь, подумал Борис. Первый ботинок обнаружился быстро, второй через четверть часа. На сумку наткнулись спустя 20 минут. Ребята злились, то, что им требовалось, ни как не удавалось найти.
— Я замерзла, — чуть слышно прошептала Катя. Майское солнце не прогрело землю, лежать на тонкой ветровке было холодно.
Борис обнял ее покрепче, отрицательно замотал головой, снова поднес палец к губам. Молчи, умолял взглядом. Скоро они уберутся, мы уйдем, потерпи.
Парни возились еще час. Наконец разочарованные неудачей, злые как черти, отправились восвояси. Труп перед тем бросили в ближайший овраг. Ботинки и сумку оставили лежать на полянке, слегка забросав ветками и землей.
Едва машина скрылась из виду, Катя и Борис бросились прочь от страшного места. На изгибе тропинки, на ветке старой березы болтался предмет странной формы. Присмотревшись, Борис понял — портупея. Желтой кожи кобура, перепоясанная двумя короткими ремнями, застегнутыми в кольцо. Бедолагу-мотоциклиста выбросило не только из ботинок, но и из ножной сбруи, которую цепляют на щиколотку.
Бандюги кобуру прозевали; улетела она довольно далеко, много дальше обуви и сумки.
— Ты иди, я сейчас, мне надо, — Борис подтолкнул Катю в спину, сам замер у березы. Ухватив палку подлиннее, он в два приема сбил с ветки кобуру, подхватил на лету, запихнул за пояс брюк, припустил вдогонку за Катей. Шагали молча, каждый думал о своем. Впервые за неделю было видно — Катя думает. Мыслительный процесс как в зеркале отражался на ее лице. Выражение глаз менялось, губы двигались, даже нос, казалось, и тот шевелится. Она будто принюхивалась к тому, чем заполнялось ее сознание.
— Его убили, он мертвый, — сказала Катя самой себе. И добавила, с трудом, — и мама мертвая.
— Да, — подтвердил Борис.
Светлый мирок не выдержал испытание. Рухнул под напором упрямой реальности.
— Вот черт! — Катя споткнулась и упала. — Дай руку, что стоишь, как пень. Больно, холера, — она потерла ушибленное колено.
Борис опешил. С ним разговаривала его родная Катька. Она вернулась. Что подтверждали командирские интонации и безапелляционная уверенность.
— Да, помоги же!
Растаяла, как Снегурочка, испарилась чудная необыкновенная женщина, которая сводила его с ума. Прежняя, воинственная натура одержала верх над мороком и вновь властвовала над Катиной жизнью. Перемена произошла мгновенно.
Последний вечер на острове коротали у костра. В напряженном, враждебном почти, молчании. Борис боялся спросить: помнит ли Катя события последних дней: удушье страсти, испепеляющий жар объятий, радость обладания. Он боялся узнать правду. И очень хотел. Хотел узнать, кому адресовано проклятое «милый»: ему или другому мужчине.
— Между нами было что-то в эти дни? — спросила, наконец, Катя.
Устинов едва не заорал. Да! Было! По сто раз на дню! По тысяче! Ты пила мою силу! Ты визжала как свинья! Ты требовала непрерывно — еще, еще, еще! Ты — нимфоманка! Ты, ты…
— Было, — выдавил он.
Катя сжала губы в узкую полоску. Ничего не ответила.
Дома мать обрадовалась, захлопотала, усадила обедать.
— Катенька, как ты себя чувствуешь?
— Немного заторможена и соображаю медленно. А так ничего.
Через час…
— Ребята, вам стелить вместе или отдельно?
— Я буду спать дома, — отрезала Катя.
Последнюю ночь на острове они провели каждый в своей постели. И не выяснили отношений, испугались правды. Нелицеприятная, она могла рассорить навеки. Ложь была унизительна. Молчание устроило обоих…
…Борис встряхнул головой, разгоняя сладкие воспоминания и горькие думы. И протянул руку к телефону. То, что он задумал, было полным бредом, но ничего лучшего пока на ум не пришло.
— Андрей Васильевич, Устинов беспокоит. У меня просьба. Дайте мне, пожалуйста, номер мобильного телефона господина Агеева. Я знаю, что обращаться к родителям учеников с личными просьбами запрещено. Но у меня крайний случай и я готов написать заявление об уходе.
— Борис, вы, с ума сошли? — В голосе директора лицея удивление смешалось с возмущением. Беспокоить папу Аси Агеевой — председателя родительского комитета, помощника депутата и, по слухам, криминального авторитета, не решался даже он сам.
— Это вопрос жизни, — объяснил Устинов.
— Ни в коем случае! — рявкнул директор.
— Тогда я позвоню Асе и спрошу у нее.
— Борис, что случилось? — Кажется, Андрей Васильевич начал проникаться важностью момента. Во всяком случае, тон его стал мягче. — Вы уверены, что проблемы стоят места в лицее?
— Да.
— Что ж, тогда записывайте…
Устинов выдохнул. Первый шаг сделан.
— Афанасий Антонович, говорит преподаватель вашей дочери, Борис Леонидович Устинов. Я преподаю у Аси математику. Уделите мне три — четыре минуты.
– Зачем?
Борис, набрал в грудь побольше воздуха, выложил.
— У меня есть запись, на которой снят мужчина лет пятидесяти, толстый, неопрятный, с большой родинкой на лице. Из-за этой информации убили человека. Возможно, кассета заинтересует вас.