Среди фигур антитезы, весьма сложное взаимодействие которых составляет канву поэмы, противопоставление юности и старости выступает основой всей диалектической конструкции. Оно появляется в первом же стихе: про ordo, порядок, собирающий вокруг епископа клириков Ланской церкви, говорится, что он состоит из «цветов» и «плодов», то есть из молодых и старых. Адальберон старше всех. Он страшно стар. Король, его собеседник, тоже. Однако король как будто соединяет в себе оба качества. Старость, молодость: речь идет не только о возрасте. В ту эпоху эти два понятия употреблялись также для обозначения двух групп, по которым в среде аристократии распределялись взрослые мужчины в зависимости от того, были ли они холостые, неоседлые, странствующие, или, напротив, обзавелись супругой и стали хозяином дома. Независимо от числа лет, старость и молодость таким образом определяют два способа поведения в жизни, в деятельности, в поисках спасения. Когда в поэме говорится о «цвете молодости», надо понимать, тут подразумевается все, что есть в видимом мире необузданного: вспышки насилия, порождаемые кровью, плотью, суровые характеры, у каких-то родов более великодушные и сообщающие им «благородство», то есть красоту, отвагу, то мужество, которое полностью проявляется в пылу битвы. В личности короля, следовательно, молодость — это та ее часть, которая делает его воином, bellator, потрясающим мечом и наводящим силой, ценой неизбежных столкновений порядок на земле. Тогда как старости он обязан «достоинством души», пониманием неизменного порядка и правильного хода вещей, имеющего место в небесной части вселенной; sapientia, эта «истинная мудрость, посредством которой можно познать то, что вечно есть на небе»[51] и которой «Царь царей»[52] наделяет oratores через миропомазание. Это то самое деление, о котором говорит Жорж Дюмезиль, различая грубый жест, относящийся к неопределенному, изменчивому, подвижному, беспокойному, и взгляд, устремленный на неподвижные данности сверхъестественного и закона[53].
Сопричастный двум природам, король Роберт предназначен исполнять две функции. Он и rex, и sacerdos, и царь, и священник, как Христос, чье место он в точности занимает здесь, внизу, в тех симметрических отношениях, которые связывают небо и землю. Он единственный из всех «благородных», которому унаследованная от предков горячность не препятствует принимать участие в церковных обрядах[54]. Адальберон кажется более каролингским, чем Герард. Потому что он старше, ближе к корням; когда он был молод, известные ему суверены больше походили на Карла Лысого; его память сохраняет образ франкских королей, исполненный большего величия. Миропомазанный, как епископы, собирающий воинов каждую весну, следовательно, помещающийся на пересечении двух осей, видимого и невидимого, в центре креста, который поддерживает архитектонику мироздания, король в представлениях Адальберона отвечает за мир, эту проекцию на наше несовершенное бытие того порядка, что царит на небе, и закона. Rex, lex, pax (король, закон, мир): три слога, чье созвучное эхо слышится из конца в конец сочинения, — это ключевые слова всего поэтического высказывания, как гвозди, скрепляющие стол. Чтобы исполнять свою двойную роль законодателя и миротворца, король должен приводить в действие обе свои природы, отмщать, карать, искоренять, если надо — силой, но при этом мудро размышляя, дабы не нарушить порядка. Опасность в том, что он может не удержать в равновесии противоположные дары, которыми наделен. Что «молодость», фактор беспорядка, перевесит. В таком случае старцу, «молящемуся», тому, чьего спокойствия ничто не возмущает, надлежит вмешаться, укрепить короля своей мудростью.
Адальберон признает за королями facultas oratoris[55], право молиться и говорить. Но поскольку им грозит избыток «молодости», важно, чтобы епископы королевства их как бы сдерживали и наставляли их в законах[56]. Ведь миссия епископов в том, чтобы искать, выслеживать отклонения, дабы различать, что хорошо, что дурно, соизмерять кары и вознаграждения[57]. Стало быть, прежде чем вынести решение, король должен подумать вместе с ними. С «порядком могущественных»[58]. Это надо понимать так: с теми, кому Христос препоручил власть судить и разделять, как сам Он по Втором Пришествии будет в Судный день отделять избранных от проклятых. По самой высокой из данных ему функций король—епископ среди других епископов; чтобы исполнять вторую функцию, он не может обойтись без совета епископов: таков политический идеал восьмидесятилетнего прелата. Он это повторяет в стихах 50—51: епископы — это «наставники», которых все, в том числе и король, должны уважать; в стихах 258—259: весь род людской им подчинен, не исключая ни одного князя; и в этом обращении к Роберту, в стихе 390: «Ты, первый из франков, и ты в порядке царей порабощен» — покоряешься владычеству Христа, божественному закону, а значит, Церкви, а значит, епископам.
56
Carmen, v. 361, legibus edoctr, это выражение перекликается с per sanctos patres edocti («наставляемые святыми отцами») из последней речи Герарда Камбрейского (Gesta III, 52), что подтверждает наше мнение: это место принадлежит к первой редакции «Жесты», она была написана в 1025 г, и Адальберон ее знал, приступая к своей поэме.
57
Еще одby отзвук "Жесты": Герард, наперекор своим собратьям, желающим налагать одинаковое покаяние на всех, отдает мудрости епископов право определять наказание.