Андрис Колберг
ТРЕХДНЕВНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Пролог
Этот дом заложил отец Людвига еще четверть века назад. Тогда мир только что начал приходить в себя после войны и частным застройщикам нарезали земельные участки не по нынешнему принципу — шесть соток и ни пяди сверх того. Тогда человек приглядывал подходящее место, столбил участок — вбивал по углам колышки с фанерками и писал на них химическим карандашом: «Калнынь», «Тяутис» или «Страпцукан». И дело было сделано. Почти что сделано, потому что все быстро оформлялось в исполнительном комитете — желающих получить надел почитай что не было. А здесь, километрах в двадцати от Риги, желающих не было вовсе: по тогдашним понятиям, Дони были так же далеко, как Тукум или Лигатне. Раньше, когда за надел приходилось платить звонкой монетой, люди, экономя на всем, копили серебряные латы, чтобы купить землицу, а как только стали давать бесплатно, никто не захотел брать: не хватало людям ощущения, что они владеют реальной ценностью. Да, о пятачках за ВЭФом еще стоило подумать: почва там жирная, чернозем. А кому нужен доньский белый песок? На нем ни картошка не вырастет, ни морковка, ни свекла, может, только спаржа пойдет, да и то если навоз станешь тачками возить. И как вообще до этих Доней добираться? В такую даль! Сперва шестым трамваем до конца — а шестой ходил тогда по одной колее и почти на каждой остановке сворачивал на запаску и дожидался, пока пройдет встречный, — а потом еще полтора часа пароходиком. Ну, да! Летом — пароходиком, а зимой? На лыжах? Нет уж! Благодарю покорно!
У Римши, Людвигова отца, был старый «Москвич», который в годы своей юности бегал в два раза медленнее, чем теперешние «Жигули». Зато по грязище он катил, как по нормальной проезжей дороге. Еще у Римши был сынишка. Сынишка день-деньской играл в «классы» на тротуаре или удирал от дворника, которому во что бы то ни стало надо было стирать эти нарисованные мелом клетки. Еще у Людвигова отца была болезненная жена и семейный огородик возле ипподрома, где он в свободное время занимался селекцией разных сортов яблонь, хотя окрестные мальчишки успевали обобрать все яблоки до того, как они созреют. Еще у него была удочка и поплавки, неприязнь к толчее и тяга к природе. Эта тяга тайно гнездится в большей части крестьян, которые, переехав на жительство в город, будто бы даже и попривыкли там и зарабатывают хорошо по сравнению со своими односельчанами. Все же он отправился в Дони словно шутки ради — чертовски далеко! Но ведь может человек позволить себе хоть одну экскурсию? В гофрированную коробку от противогаза он насыпал мыльный камень, в надежде выменять на него сала или яиц, и поехал.
От шоссе ответвлялась едва приметная, паршивая дорога. На редкость паршивая. Песок и еловые корни.
Позже отец Людвига узнал, что автомобили никогда еще по ней не ездили, и вела она к дальнему хутору, где обитало двое одиноких стариков. Единственным их транспортом была лошадь. Если налетал восточный ветер, то гулкими вечерами можно было услыхать ржание, и поэтому Людвигов отец так описывал своим коллегам место нахождения своего будущего дома:
— Ближайшие соседи на расстоянии ржания.
Дорога была такая паршивая, что он давно бы погнал «Москвич» обратно в город, да только развернуться негде было. Он проехал с километр, когда лес внезапно кончился и автомобиль выкатил на лужок у озера.
Светлое, с белопесчаным дном лежало перед ним Белое озеро. И синее, синее небо, а на нем ни одного щупальца дыма. Мальчик подбежал к самой воде и принялся собирать ракушки, намытые волной на берег.
— Искупаться надо бы, — сказал отец, глядя на озеро.
Подальше от берега темнели заросли тростника, высохшие головки терлись друг о друга. В оконцах среди зарослей у самой поверхности воды играли красноперки, закручивая хвостами маленькие водовороты
Он снял рубашку, брюки, скинул сандалеты, потом, минутку подумав, бросил на траву плавки и голышом вошел в озеро. Погрузив лицо в воду, он открыл глаза. Водоросли возвышались, как небоскребы, а между ними висел угрюмый ерш, вращая круглыми, хитрыми глазами. Передние плавники его медленно шевелились.
Была бы лодка, поставил бы перемет на угрей, подумал он. И ему представилось раннее утро… Солнце еще не взошло, и над озером перекатываются алые клубки тумана, а он проверяет перемет. Он слышит, как окуни бьют по бечевке, видит у самой поверхности воды белое брюхо угря, в отчаянье выписывающего восьмерки, видит лещей, висящих, как поплавки, и попавшего на крючок упрямого линя, засунувшего голову в ил.
На берегу он видит дом. Белый, двухэтажный, с еще одним — подземным — этажом, где размещаются гараж, погреб и кочегарка. У мостков покачиваются на воде серебристая моторка и простая лодка для рыбной ловли. А вокруг дома раскинулся яблоневый сад с теплицей посередине.
Да, он знал до мелочей, каким будет дом. Он видел такой на берегу Киш-озера.
Тогда он был учеником, жалованье получал грошовое, ученическое, и должен был сам о себе заботиться. За пять латов в месяц он снимал неотапливаемую летнюю комнатенку в Межапарке. Он снимал ее с октября по май, потому что в мае хозяин сдавал ее дачникам. С ужасом читал он прогнозы синоптиков, предвещавших зимние холода, а по вечерам всеми силами старался оттянуть момент, когда надо будет раздеваться и лезть в постель, потому что комната настывала так, что простыни казались не накрахмаленными, а замерзшими. Поэтому дом владельца магазина Гуре, где полы были устланы мягкими коврами, казался ему сказочным дворцом — теплым и тихим. Они с мастером меняли там электропроводку. И в мечтах он строил для себя точно такой же дом, только еще теплее. И ездил на таком же «Рено», только большем, И жену такую же взял себе, только еще красивее.
Ополоснувшись, он побрел к берегу. Жена в купальнике, с развевающимися волосами, ловила сына — мальчишка, подымая тучи брызг, носился по мелководью.
— Дом мы назовем «Людвиги», — сказал Римша, усевшись на подножку машины.
— Глупый! Я вовсе не собираюсь заделаться дикаркой!
— Через двадцать лет шалаш на робинзоновом острове будет стоить дороже семикомнатной квартиры в центре Нью-Йорка.
— Не дури! Если уж ты свихнулся на этом доме, поговори с дядей и получи участок хотя бы возле Тейки, Почему ты не хочешь поступать, как все?
— Куда идут все, там скоро становится тесно.
— Но уж здесь-то я жить не стану!
Станешь, подумал он. Я стану, и ты станешь. Вынув из багажника топорик, он вытесал четыре колышка, тупые концы обрубил наискосок и на срубах написал «Римша». Колышки вогнал по углам облюбованного участка с таким расчетом, чтобы захватить и небольшой пригорок. Шикарное место для парника! Можно даже попробовать посадить виноградную лозу. Авось, выдержит, если осенью укрыть получше.
На обратном пути он остановил машину возле моста через Юглу. Уже вечерело и здесь кишмя кишели рыбаки. Пристроив длинные удочки на сваях разрушенного временного моста, рыбаки ожидали лещиного жора. Те, кто удил на особо хорошем месте, возле двора «Юглас мануфактуры», хвастливо поднимали сетки, полные рыбы; посередине канала ворочались неуклюжие лодки любителей судаков.
— До войны здесь пусто было. Хорошо, если увидишь, двух-трех рыбаков, да и то много, — заметил он словно между прочим и включил мотор. Теперь он знал определенно, что поставит дом на берегу озера. И родилось в нем такое чувство, что он обогнал время и околпачил его.
1
Магазин трикотажных изделий находился в новом доме. Он был просторный и светлый — так обычно случается, если помещение для магазина не встраивают, не перестраивают и не реконструируют, а предусматривают сразу, в общем архитектурном проекте всего квартала. Покупатели свободно двигались между полками, брали, ощупывали и разглядывали все, что душе угодно.
Продавщицы боролись со скукой. Это было их основным занятием — бороться со скукой: магазин располагался далеко от центра, в новом районе, поэтому покупатели появлялись только около пяти часов, когда возвращались домой с работы — на дефицитные чудо-товары они надеялись только в конце месяца.