— Куда дальше? — спросил шофер.
— По Калнциема до переезда.
— Адрес! — рассердился шофер.
— Не знаю.
Шофер включил радио, и в машину ворвался хоккейный репортаж. Комментировали так навязчиво, что хочешь не хочешь, а приходилось слушать. То и дело мелькали слова «экс-чемпионы мира».
Жажда мщения чуть поутихла, и Ромуальд Сашко с горечью подумал, что он к своим многочисленным «экс»:
экс — офицер
экс — начальник
экс — директор
сегодня добавил еще одно — «экс-заключенный». Наконец, он решился и добавил к этим «экс» еще одно — а это сделать было труднее всего — «экс-инженер». Конечно, диплом у него был, и с таким дипломом его, наверно, взяли бы на инженерную работу. Таков закон. Тщательно соблюдаемый, но не слишком понятный, так как ставит на одну ступеньку диплом инженера и пенсионную книжку. Его приняли бы инженером, хотя в действительности он не был инженером уже тогда, когда руководил большим предприятием. А, может быть, еще раньше. Может, сразу после того, как он бросил конструкторское бюро. Чтобы оставаться инженером, надо было следить за новшествами изо дня в день, а он не следил совсем, потому что стал организатором и каждую свободную минуту изучал эту не слишком популярную в то время науку. Большинство его коллег, которые уже успели протереть хотя бы пару штанов, сидя в директорском кресле, считали, что главное в руководстве предприятием — система кнута и пряника, и насмехались над ним. Прошло немало лет, прежде чем и он получил возможность усмехаться, глядя, как его коллеги беснуются на своих предприятиях, жонглируя кнутом и пряником, но все равно никак не могут справиться с простоями в начале и авралами в конце месяца. Эти простои и авралы били по качеству, словно крупнокалиберные орудия, и отпугивали даже высококвалифицированных рабочих, и те уходили к Ромуальду: они хотели отдыхать в субботу и воскресенье, хотели быть уверенными, что за хорошую работу им хорошо заплатят.
Надо потом проехать мимо завода, подумал он, и стал показывать шоферу, как и куда свернуть.
Улочки здесь были маленькие и узенькие, освещение слабое, машина, переваливаясь, шла по ухабам, в них стояла вода, покрытая тонкой корочкой льда, и лед ломался под колесами.
Мимо скользили однотипные особнячки из серого пенобетона или белого силикатного кирпича, с покатыми крышами, ухоженные садики, кое-где торчали из снега ящики парников.
— Остановите!
Несколько мгновений спустя он уже стучался у дверей домика.
Открыла жена Вилиса. Должно быть, она только что хлопотала на кухне, потому что теперь торопливо вытирала руки о цветастый ситцевый передник.
— Товарищ прокурор дома?
— Да, — она пропустила гостя в коридор. — Раздевайтесь, пожалуйста!
Гость был в превосходно сшитом, но очень старомодном костюме, тонкой льняной рубашке и безукоризненно повязанном галстуке.
— К тебе! — крикнула жена куда-то в коридор, но дверь в коридоре не открылась, и тогда она сказала: — Заходите. Он уже толком не слышит.
Выдвинув швейную машину на середину комнаты, прямо под люстру, Вилис смазывал ее маслом. На нем был толстенный халат и овчинные шлепанцы. Он что-то напевал себе под нос и отбивал шлепанцем такт.
— Добрый вечер! — сказал гость.
— Добрый вечер! — ответил Вилис, потом резко поднял голову и удивленно сказал: — Ты?
— И семь лет проходят…
— Садись где-нибудь… Я сейчас закончу… Тебе же дали пять!
Сашко выбрал мягкое кресло в углу комнаты между окном и длиннолистной пальмой в деревянном вазоне.
— Однажды напала на меня хандра и я попробовал бежать. Семь часов пробыл на свободе, потом одумался и вернулся в колонию. За эти семь часов мне и накинули.
— Столько это примерно и стоит, — сказал Вилис, пошевеливая валлк передачи, чтобы масло попало в буксы. Визит Сашко был ему неприятен.
Оба они думали об одном и том же, и оба выжидали, как велосипедисты на треке, чтобы первым взял старт противник.
Вилис запихнул на место швейную машину, вытер испачканные маслом руки и открыл старомодный буфет. Дверцы были из непрозрачного зеленого стекла.
Сашко достал из кармана выцветший носовой платок, подышал на стекла пенсне и принялся наводить на них блеск. Так старательно, что казалось, он полностью погружен в это занятие и ничего не замечает вокруг.
На маленьком журнальном столике, над которым склонялись ветви большой пальмы, Вилис поставил две тонкие рюмки и пепельницу. Потом он открыл второй шкафчик с точно такими же зелеными стеклами и спросил:
— «Зубровку»? Или «Рябиновку»?
— Лучше «Мартель», если нет «Наполеона», — насмешливо ответил Сашко.
— Значит, «Рябиновку». Я думаю, что от коньяков ты тоже воздержишься. И особенно от французских.
Поставив рядом с рюмками довольно вместительный графин, он пошел к жене попросить чаю и бутербродов. Когда он вернулся, Сашко все еще полировал стекла пенсне. И Вилис не выдержал.
— Ты пришел пристыдить меня? — резко спросил он.
— А может, мне больше некуда пойти. У меня же по приговору суда все отняли. Квартиру, мебель, машину, сберкнижку. Долго ли может согревать человека единственное пальто на вате? — в голосе Сашко звучала горечь. — Может, ты все-таки нальешь?
Вилис наполнил рюмки. У него слегка — совсем чуть-чуть — дрожали руки.
— Прозит!
— Прозит!
«Рябиновка» была ароматная и почти совсем не обжигала.
— Почему ты не предлагаешь мне кров?
— Потому что ты пришел совсем по другой причине.
Сашко принужденно засмеялся:
— От тебя ничего нельзя скрыть!
— Можно. И скрывают. Не для того ли ты пришел, чтобы апеллировать к моей совести? В таком случае ты напрасно спешил. Угрызения совести меня мучить не будут. Я не чувствую себя виноватым. Я почти не чувствую себя виноватым.
— Да, так будет точнее.
— Но ты ошибаешься, если думаешь, что знаешь, почему.
Сашко насторожился.
— Я испугался, — продолжал Вилис. — Мне не нужно было отказываться от следствия по твоему делу. Но я отказался. Я испугался, что после моего расследования тебе вынесут смертный приговор. Только потому я и отказался, и ты от этого выиграл. Тот, кто вел следствие потом, работал быстро, но довольно поверхностно, и мне кажется, тебе не раз удалось обвести его вокруг пальца.
— Гм, — многозначительно хмыкнул Сашко, — Налей еще по одной.
— Пожалуйста? — Прозит!
— Прозит!
— Значит выходит, что ты спас мне жизнь! — Ромуальд Сашко упрямо сохранял иронический тон. — Наконец-то мы в расчете! Знаешь, когда я вытягивал тебя из окружения, и вдруг выяснилось, что сквозь колючую проволоку пропущен электрический ток, тогда мне тоже хотелось отказаться. Во-первых, потому, что ты был тяжелый, во-вторых, потому, что ты был без сознания, в-третьих, потому, что я один почти наверняка добрался бы до своих. А еще мне надо было разорвать свою рубашку, чтобы залатать твои многочисленные дырки. Знаешь, если бы я не умел плавать и оказался вдруг на середине Даугавы в дырявой лодке без весел, то и тогда мне, наверно, не было бы так страшно.
Вилис нервно размял сигарету и закурил. Потом он опомнился и предложил гостю, но тот отказался — стандартно, как все некурящие:
— Еще не научился.
Жена Вилиса внесла на подносе крепкий чай, сахарницу и тарелку с бутербродами. Ее появление немного остудило накаленную атмосферу. Поставив все на столик, она вышла из комнаты.
Вилис опять наполнил рюмки:
— Закусывай!
— Не беспокойся, голодом нас не морили. — Сашко выпил, но бутерброда не взял и принялся размешивать чай.
— Чем я могу тебе помочь?
Ромуальд Сашко вскочил, от гнева у него дрожало все лицо:
— Да, я крал, да! Но никогда не побирался!