— Конечно, крал! — спокойно отвечал Вилис. Так спокойно, как может говорить только человек, который преодолел сомнение в своей правоте.
Сашко откинулся в кресле.
— А знаешь ли ты, как это началось? — еще дрожа от гнева, спросил он, но в интонации чувствовалось желание оправдаться. — Когда я получил завод, у меня был только один склад. Один! И если железная дорога не присылала вовремя вагонов, мы за две смены набивали их полностью, а излишки приходилось хранить во дворе. Мы пробовали прикрывать их брезентом, но думаешь, помогло? Мы же не валуны выпускали, а тонкие механизмы. Несколько капель воды — и с приветом! Нас поносили, присылали рекламации, вызывали на заседания в министерство, снимали премии… А мои люди вкалывали, как звери, и моей обязанностью было позаботиться, чтобы у них были премии! Но у дождя и снега свои планы, у железнодорожников — тоже свои. На этих мы, правда, могли иногда повлиять с помощью «бальзамчика», коробочек «Ассорти» или тортов. А в солнечные дни наша дорогая продукция потела под брезентом, и тогда даже армянский коньяк не помогал! Что в таком случае сделал бы разумный человек? Построил бы склад. Но, для того, чтобы строить, нужны деньги. Деньги у нас в банке были, но думаешь, нам их давали? Ни черта подобного! Покажите сперва проект. Пожалуйста, проект есть! Докажите, что стройка окупит себя. Это же не производственные помещения, говорю я, как можно доказать, что благодаря новому складу столько-то и столько-то механизмов не заржавеет? Не можешь? Тогда шиш получишь. А какая же строительная организация станет разговаривать с голодранцем? Голодранцу никто и кирпича не даст, А в придачу весна случилась ранняя, дождливая. — Сашко сам налил себе из графинчика и выпил. — И тогда я встретил Пундикиса, — продолжал Сашко. — Пундикис знал все и все умел. Я взял его начальником отдела снабжения. Через месяц у нас уже были деньги, и шесть столяров числились в цехе электролиза гальванщиками, — иначе им нельзя было бы выплачивать по две с половиной сотни в месяц. За живые денежки Пундикис навез стройматериалов и фиктивных квитанций. В начале июня у нас уже был склад, и я, склонив голову, отправился за строгим выговором за незаконное строительство, чтобы можно было легализовать нашу новостройку и выбить штатную единицу — завскладом. В карман я не положил ни копейки — вот как это началось! А там, наверху, — наверху знали, за что дают мне строгий выговор! И поддержали потихоньку, потому что иначе мне бы вовсе не видать склада!
— Сколько дали Пундикису?
— Десять.
Сашко опять встал. Казалось, он успокоился.
— Знаешь, я пойду. Поздно уже.
— Посиди. Выпьем по рюмочке и поговорим о чем-нибудь толковом.
— В другой раз. Поздно уже.
Проводив Ромуальда Сашко, Вилис вернулся в комнату за грязной посудой.
— Кто это был? — спросила жена.
— Мы с ним вместе сидели в окопах.
— О чем же вы спорили?
— Мы не спорили.
Улица напоминала широкий сводчатый туннель. Холодный ветер, свистя, раскачивал лампочки, висевшие на верхушках редких столбов. Там и сям в окнах низеньких, прильнувших к земле домишек еще горел свет, под ногами с хрустом ломался тонкий ледок, где-то жалобно выли собаки, накликая метель.
Как мальчишка! Я распинался перед этой свиньей словно на исповеди! — только теперь он понял, как ненавидит Вилиса. Ненавидит потому, что когда-то Вилис спутал его планы. Пока в прокуратуре того района, где находилась фабрика, работали чужие люди, Ромуальд по крайней мере соблюдал осторожность. Но потом туда перевели Вилиса, и Ромуальд с облегчением подумал: «Вилис не станет мне вредить. Надо только следить, чтоб все бумаги были в порядке».
Даже попав в тюрьму, он смеялся, ибо был уверен, что Вилис его спасет, что долг Вилиса спасти его, и в самом худшем случае он, Ромуальд, отделается лишь легкими ссадинами…
Добраться бы до какой-нибудь большой улицы, там может быть, удастся поймать такси, подумал Сашко и поднял каракулевый воротник пальто — ледяной, колючий ветер обжигал.
Ромуальд Сашко пошарил сперва в одном кармане, потом в другом — сколько же денег осталось? Пять рублей, не считая мелочи. Он запихнул купюру в нагрудный карман пиджака и вспомнил, что прежде такие «капиталы» были распиханы у него по всем карманам, потому что он считал это мелочью.
Пять рублей… Должно хватить.
Вдали уже был виден перекресток; там, сверкая фарами, проносились машины. Сашко прибавил шагу.
Шофер такси, включая счетчик, угрюмо спросил: — Куда?
— В Дони.
— В какие Дони?
— У Белого озера.
— Гм, — сердито пробурчал шофер. Маршрут был невыгодный: в такой поздний час ни одного пассажира не наскребешь на обратную дорогу. И он пожалел, что остановил машину, Но у него еще оставалась надежда.
— В Дони — и все?
— Я пробуду там минут десять. Если сможете — обождите.
— А потом?
— В центр.
— Хорошо, подожду, — проворчал шофер и с присущим иным таксистам азартом погнал машину по ночным улицам.
Зачем ему понадобилось ехать к Вилису? Чего он ждал от этого визита? Сочувствия ему не нужно, советов — тоже. Помощь? Какая помощь? Слепой поведет зрячего?… Сашко искал причины своих действий, но упрямо избегал слова «месть». Может быть, желание увидеть Вилиса в неловкой ситуации? Пристыженным? Услышать его оправдания? Или желание великодушно простить, чтобы еще больше унизить?
Ему стало неловко. Он понимал, что на фронте был другим человеком, и ему стало жаль, что никогда уже он не будет таким. Он даже рассердился на себя за то, что сейчас пытается выторговать почет, который заслужил когда-то.
Вдоль дороги раскачивались сосны. Сашко теперь внимательно смотрел на шоссе, чтобы не проехать старую доньскую дорогу.
— Поезжайте медленно, — попросил он шофера. — Здесь где-то слева должна быть…
11
Утро не принесло ничего нового. На оперативку, которая началась около девяти, Конрад явился с красными от бессонницы глазами. Прежде ему хватало двух часов, чтобы выспаться, и он вставал совсем бодрый, теперь этого было мало. Он утратил способность засыпать мгновенно, но не позволял жене пичкать себя снотворными — он вообще из медикаментов употреблял только ромашковый чай, грог и против ожогов — сырую тертую картошку.
Конрад заснул только за каких-то полчаса до того, как зазвонил будильник.
В кабинете замминистра собрались те из коллег, кто был так или иначе связан с расследованием вчерашнего преступления.
Первым взял слово медэксперт, чтобы зачитать свое заключение. Конрад уже был знаком с заключением и едва не задремал.
— Преступник, который побывал в магазине, использовал в качестве оружия продолговатый округлый предмет. Я уверен, что это была завернутая в газету резиновая дубинка, которую мы нашли на полу рядом с потерпевшим. Упомянутая дубинка имеет в длину триста шестьдесят миллиметров, в диаметре — пятьдесят пять миллиметров. В результате удара у инкассатора проломлен череп. Рана на черепе имеет в длину пятьдесят два миллиметра, ее ширина…
Черт, как упорно опускаются веки! Стоит только на мгновение отвлечься от них, и они склеиваются, словно смазанные эпоксидной смолой. Стоит только на мгновение отвлечься от них, и…
Конрада разбудила пауза в монотонной речи медика. Пока он дремал, врач успел рассказать о состоянии здоровья первого инкассатора, которое можно считать хорошим, и долго и подробно распространялся о втором, нудно расписывал, как тот лежал на газоне и в какую сторону света были вытянуты его ноги. Перед главной частью заключения он перевел дух.
— Во второго инкассатора стреляли с расстояния примерно девяносто сантиметров. Выстрел произведен охотничьим патроном.
— Стреляли из ружья с обрезанным стволом? — спросил кто-то.
Конрад опять задремал.
— Судя по рассеиванию, это было или ружье с укороченным прикладом и обпиленным стволом или же ракетница, приспособленная для стрельбы охотничьими патронами.
Слова оратора долетали до Конрада, как сквозь туман, казалось, они звучат где-то далеко-далеко и не имеют к нему никакого отношения.