– …Ну вот, с тем и возвращаюсь, – услышал он наконец Риту. – Ничего в Москве не купишь, не то, что раньше… У нас теперь лучше, и питание, и шмотки. Сам увидишь.
Спросила, женат ли. На веселое Юраево «нет, ни за что» протянула руку с толстым обручальным колечком.
– Ты его знаешь. Он работал в райкоме комсомола. Все девчонки падали, кроме меня… Ну? – И засмеялась, гордая собой. – Юрай, а ты и в Москве Юрай?
– Это клеймо, – сказал Юрай. – Не приживаются ко мне имя и фамилия, а кликуха запросто.
– Потому что ты несерьезный, – заявила Рита. – Баламут. А Юрий Райков – это красиво. Это для хорошего человека.
Ну что за девочка! Что за прелесть!
Юрай засмеялся. И тут заметил – она наблюдает за ними, мисс Менд. Вроде в стороне, а на самом деле – внутри их болтовни, внутри. «Ох, бабы! – подумал Юрай. – Вот и не надо ей, а вникает».
Но тут ворвалась Алена с баночкой грибов и сразу стала пенять.
– Не мог меня подождать в тамбуре? Мы бы зашли в ресторан, купили бы чего… А так я без наличности, хоть закусь приперла.
Это она уже говорила плоским мужикам, и один, молодец, сигнал воспринял, борзо слез с полки и щелкнул замками чемодана. Бутылочка водочки встала на столик красивым торчком. Втянули в дело мисс Менд.
– А грибы качественные? – строго спросила она, не решаясь принять на бумажную салфеточку крошечного младенческого опенка.
– Да вы что? – возмутилась Алена. – У меня семеро детей, и они на моем грибе, как на дрожжах. А карел все виды знает, как свои глаза. Он не просто ядовитый не возьмет, а на одной с ним полянке хорошего не снимет.
Именно эта ее речь почему-то вызвала у мисс Менд живой интерес. Она просто ела глазами Алену. «Ничего удивительного, – подумал Юрай, – семеро детей – хороший козырь. А тут еще такое ликование! Нате, мол, вам всем. Какой у меня мужик! Обзавидуйтесь!»
В общем, пошло-поехало. Второй плоский не слез – и, слава богу, одним меньше, нам больше. Рита хоть и ломалась, но граммов тридцать приняла. Остальное разлили поровну. А грибочки, можно сказать, как за себя кинули.
Выяснилось, что плоский пьющий выходит ночью, в Харькове. А плоский непьющий едет до упора – в Новороссийск. Что мисс Менд сойдет на час раньше, в Константинове, а Риту и Алену в Горловске будут встречать на машинах.
– Мы с мужем тебя подкинем, – сказала Рита. – Ты там же? На Красной? Это на машине почти мимо.
Когда возвращались в свой вагон, Алена прижала Юрая в переходной кишке.
– Поцелуй, – попросила она. – Так обидно быть ревнуемой не по делу!
Вот так, думая над странным оборотом «быть ревнуемой» и ощущая вкус маринованных грибов, совершал грешный поцелуй «назло карелу» Юрай. И все было хорошо и замечательно, потому что многодетная Алена знала толк в целовании. Пришлось отрываться от женщины, но ей вроде и хватило, потому-то она почти по-родственному сказала:
– Ну, спасибо, Юрчик! Уважил. А то на самом деле – зло берет.
Когда вышли из кишки, Юрай засмеялся:
– А если б рухнули в проем? Куда семеро детей?
На Аленином лице полыхнул ужас, и она побежала от него так, будто за нею гнались. Юрай едва поспевал, представляя страшную картину зарезанных карелом детей, или смерть их от грибов, или… Да мало ли что?
Семеро козлят чинно сидели по лавкам.
И карел был смирен. Нож не точил.
От водочки Юрай уснул быстро и крепко и про свои намерения поискать Валдая забыл напрочь. Проснулся же от чувства тревоги.
Поезд стоял. Юрай выглянул в окно – мимо, приседая от тяжести чемодана, прошел плоский пьющий. «Харьков, – подумал Юрай. – Выйти, что ли?» Но было лень одеваться, потом спрыгивать. «Еще детей разбужу».
Мимо окон медленно прошла мисс Менд. «Тоже не спится девушке», – подумал Юрай. Она остановилась у их вагона и что-то сказала стоящему мужчине. А! Попросила прикурить. Юрай не сразу сообразил, что это карел. Ишь какой! Ревнивец собственной жены был весьма галантен к чужой женщине и телом прикрывал ее от ветра, сквозившего по перрону. Алена же спала с открытым ртом, и на ее груди лежала розовая детская пятка.
Именно эта пятка почему-то успокоила враз Юрая. «Если дети спят спокойно, значит, жизнь нормальная. – Так говорил его приятель Леон. – У тебя есть другие критерии? Вот и молчи».
– Я и молчу, – засмеялся Юрай. – Я молчу, лежу и еду.
Он совсем уже было отвернулся, но возле окна остановился мужчина и стал слепо вглядываться в стекла. «Ну что ты, дурачок, увидишь? – подумал Юрай. – Это окно не мыли уже пятилетки три». Видимо, человек это тоже понял, потому что повернулся и пошел, слегка шатаясь. И только тогда Юрай сообразил, что это Валдай, но с усами и бородкой. И выпивший. Надо же! Валдай начал пить и форсить. Юрай засмеялся и пожалел, что они не встретились все вместе с Ритой. Он бы их обнял. Он бы им сказал: «Дураки! Не такие уж мы молодые. Вполне и помереть можем, не помирившись».
«Не пойти ли мне в попы?» – подумал Юрай, поворачиваясь к стенке.
Поезд в Горловск приходил с опозданием на сорок минут. Все эти сорок минут Юрай простоял в тамбуре, вспоминая детство и юность, прожитые тут, задавая себе вопрос, а может быть, надо было вернуться сюда после института и не слушать маму, которая сказала: «Все, что угодно, любой Крайний Север или самый Дальний Восток, или какие-нибудь Кара-Кумы, что угодно – только не назад». Мама боялась слов «назад» и «навсегда» больше, чем слово «смерть». Ну, особенно Юрая уговаривать не пришлось. Нашлось ему место в ведомственной газетенке, организация была богатая, и теперь у него, у одиночки, даже квартирка была три на пять, но зато своя, отдельная, «выгородка» из чьих-то барских хором.
Но тут в эти сорок подъезжающих к родине минут как-то заломило в сердце: террикончики, угольный ветер, шелест кукурузы – все такое смачное, звонкое, родное; сроду у него никаких эмоций не вызывал московский дом, а тут – любая хатка. Любой скворечник… Но знал – чувства эти ненадолго. Пять раз сбегает до ветру и затоскует по складненькому стульчаку. И обеды мамины – объедение, но уже через неделю – сил нет их есть. Хочется колбаски ломтиком, кофе с бараночкой. И разглядывание в упор на улице утомляет, хочется в толпу, чтоб раствориться, потеряться.
Но это будет потом, а сейчас подплывает Горловск с оглушительным запахом борща, который отменно варят в тамошнем вокзальном ресторане. Почти как мама.
Прямо рядом с окнами вагона проехала «Скорая».
«Поплохело кому-то», – подумал Юрай, прихватывая пониже ручек проклятый пакет.
– Заходи, – кричала ему вслед Алена. – Мы на Котовского, 15. От тебя рукой подать.
– Ладно, – ответил Юрай. Хорошо, что Рита его подвезет. Пакет без гарантий, это ясное дело. А банки, заразы, все в солидоле. Из стратегического запаса Куликовской битвы. Если еще раз хряснет, то придется отлавливать их на дороге.
«Скорая» стояла у третьего вагона, и из него выгружали носилки.
Юрай притормозил, выглядывая Риту. И увидел ее сразу. Она лежала на носилках криво, с повернутой вправо головой, с приоткрытым ртом. На носу ее сидела жирная вокзальная муха, и Юрай согнал эту муху и прикрыл Риту простыней. Этот жест был инстинктивным, но именно из-за него его потом пытали, откуда, мол, знал, что Емельянова мертва. «Откуда? Не знал!» – кричал он. Не знал. Прибежал и укрыл от мухи.
Хотя – честно – это была неправда. Он знал. Еще до мухи. Потому, увидев Риту, понял – Риты нет.
В общем, милиция не нашла ничего лучшего, как вцепиться в Юрая. Но это потом… А пока он накрывал Риту, тут же рядом возник запыхавшийся парень с букетом цветов, и Юрай первый спросил:
– Вы Ритин муж?
Парень посмотрел на закрытые носилки и закричал. И кричал пронзительно и долго, не обращая внимания ни на больших, ни на маленьких, ни на милиционеров.
Откуда-то Юрай вспомнил, что открытое криком горе переживается легче. Значит, в этом смысле парню повезло. Тогда кричи, парень, кричи!
Выяснились подробности. Проводница рассказала, что Рита рано умылась, сама принесла в служебку белье и попросила «чайку, а то во рту запах вчерашних грибов». От сахара Рита отказалась, сказала, что у нее конфеты. Потом проводница, которая сейчас кричала: «Я тут при чем? Я при чем?» – объясняла, как было дело дальше. Она понесла Рите билет. Рита пила чай. Так пила или нет?