– Ой! – обрадовалась она. – Юрай! Я на тебя на поминках пялилась, пялилась, а ты нашел кого кадрить… Алену, мать-героиню! Ты меня не помнишь? Я из параллельного.
– Ну как же! – ответил Юрай. Он не помнил, как зовут девчонку, но решил, что в данном случае это и не обязательно. – Я тебя тоже на процессии заметил. Что ты так красиво несла в вытянутой руке?
– Заметил? – засмеялась девица. – Шла, как дура, с каплями. Заведующая послала. Кому они могут помочь, капли? Сообрази! Мы же к сильному лекарству привычные. Никто в эти капли-примочки уже сто лет не верит. Только старухи старые.
– А в яд верит? – в шутку спросил Юрай.
– Ну, во всяком случае…
– Тогда скажи – в порядке бреда. Я, к примеру, хочу купить у тебя цианистый калий. Продашь?
– Ну, если попросишь, – сказала девица. – Я что, не товарищ, не друг, не брат?
– И любому? И каждому?
– Ты ненормальный! Это же подсудное дело.
– А мне надо!
– Но это же ты! Ты же свой! И просишь…
Он вернулся в Константиново, и уже через полчаса тетка, достав из пакета сухое горячее полотенце, сообщила маме:
– Ну и брехун же твой сын, дорогая. Его и близко не было на водосбросе. Его носили черти в Горловск. Вот же билеты!
Мама вздохнула:
– Я так и знала. Сроду ты на наши грязные мокрые камни ходить брезговал. Сынок! Это, конечно, твое дело. Ученого учить – только портить, но куда в нашей стране не надо влезать точно, так это в правосудие. Потому что его как не было сроду, так и нету. Тебе, сынок, голову открутят и скажут, что так и было. У нас никогда преступников не ловили, у нас ловили тех, у кого выражение лица неподходящее. Чего тебя тянет в эту историю с мертвыми девушками? Тоже мне, нашелся не знаю кто! Уезжаем отсюда, и все! Одно тебя прошу – натяни по-быстрому на тетин штакетник колючую проволоку.
Бобина с колючкой стояла в огороде, и Юрай еще в первый день ругнулся, когда зацепился за нее брючиной. А потом обратил внимание. Почти на всех заборчиках Константинова сверху лежала проволока. Теперь вот и тетка приобрела гулаговский инвентарь, хотя во дворе у нее росли всего одна яблоня, куст сирени и две непородные жерделы.
– Выделяться нехорошо, – объяснила она племяннику, – ни богатством, ни, не дай бог, бедностью.
И все-таки, все-таки… Тянуть проволоку по верху штакетника Юраю было стыдно. И это было главным ощущением. Вроде делал он что-то не совсем уж непотребное, хотя и под общее одобрение соседей. Тетку – оказывается – давно осуждали за пробел в обороне. У Юрая дело шло неловко и неспоро. А откуда, собственно, могла взяться ловкость? Юрай еще подумал: надо отнестись к этому, как к сюжету для небольшого рассказа. За этим сюжетом и застал Юрая круглоголовый Михайло.
– Тянут, паразиты, с химкомбината, – сказал он, пиная ногой бобину. – Все заборы оплели, а яды лежат во дворе комбината. – И с удовлетворением добавил: – Такой мы народ.
– А ты куда смотришь? – спросил Юрай. – Ты! Милиция!
– Куда смотрю? – задумчиво ответил Михайло. – А никуда! Твое вот задание выполнил. И вовремя, надо тебе сказать. Хозяйка уже уехала в Киев, я с ней разговаривал, а она замками чемоданов клацала.
– Говори, – сказал Юрай и сел на чурбачок. Михайле достался ящик с инструментами, на который он положил, старательно вытерев, крышку от выварки.
– Значит, так, – начал Михайло. – В комнату меня хозяйка не пустила, она только-только полы вымыла. А я это уважаю: хорошо вымытый пол, чтоб доски пахли. И с порога все видно – в комнате как никто не жил. Альбома, фотографий – нет. Записной книжки тоже.
– Ну, сказать все можно, тем более, если полы вымыты, а ты такой стеснительный.
– Конечно, ты ж всех умней. Так вот слушай, что говорят простые люди, а не ученые, как ты. А хозяйка мне поклялась, что был у нее альбом. Там детдомовские фотографии хранились. И с Севера. Там и хахаль был. С нею снятый. На речке. А стала убираться в комнате – альбома-то и нету.
– Ни хрена тебе, – покачал головой Юрай.
– Вот и я про то. Деньги в вазе остались. Да. А бумажек там, писем, открыток и альбома нету. Она мне ее книжки вынесла, их там пять штук, я перелистнул… Пусто… Пока их тряс, хозяйка сказала, что у нее две книжки Ивановой остались. Она и их принесла. Вот! – Михайло достал из пакета книжки. – Смотри.
– «Поющие в терновнике», – прочитал Юрай. – Модный роман…
– Листай…
Юрай перелистнул. В книжке лежала поздравительная открытка из Москвы с обратным адресом.
– Это подруга-детдомовка, – пояснил Михайло. – К ней Иванова и ездила.
– Здорово, – обрадовался Юрай. – Вот это здорово! Адрес и фамилия. Шакурова Майя. Ты молоток, круглоголовый! Давай вторую.
– Смотри. – Михайло протянул книгу.
– «Всегда в форме», – прочитал Юрай. На титуле размашисто написано: «Ирме! Соответствуй. Олдос».
– Кто такая Ирма? Кто такой Олдос? У хахаля имя было? Или?
– Было, – твердо ответил Михайло. – Было. Его звали Лодя.
– Лодя? Это как?
– Я знал одного Лодю. Еще в детском саду. Он был Володя.
– Володя – не Олдос, – вздохнул Юрай. – Эта книжка бесполезная. Она вообще краденая. У Ирмы. Ты знаешь какую-нибудь Ирму?
– Они, должно быть, прибалты, – ответил Михайло. – А книжку Иванова у них притырила. Я узнавал. Она там отдыхала.
– Чего бы я хотел, – сказал Юрай, – так это увидеть Лодину фотку.
– Не увидишь. Но есть описание: в бороде, с веслом и рыбиной с полчеловека. Иванова рядом. Рыбине чешет брюхо.
– Откуда такие подробности?
– От Зины Карповны. Она говорила, что Лодя этот очень представительный, а у Ивановой, мол, раздетой, никакого вида. Рыба выглядела лучше. На ней, мол, мяса больше.
– Лодя-Олдос, – сказал Юрай. – Вполне, если переделать на русский манер.
И тут вдруг его как стукнуло. Он ведь только вчера видел высокого и бородатого мужика с веслом. У которого повышенный порог слуха. Карел. Почти то же, что прибалт. Он смотрел ему, Юраю, вслед, а рядом мельтешила Алена. Рыбы, правда, не было. Но без нее он – не человек, сказала Алена. Олдос? Лодя?
– Есть мысли? – спросил Михайло.
– Есть одна. Или я совсем идиот.
Михайло оставил Юраю открытку.
– У нас это дело не проходит. Так что владей.
Бросить обматывать штакетник и мчаться в Горловск Юрай не мог. Тетка и мама стояли на веранде и подозрительно смотрели, пока шел разговор с Михайлой.
– Что это за человек? – спросила мама.
– Милиционер, – ответила за Юрая тетка. – Что у тебя может быть с ним общего?
– В душе я тоже милиционер, – засмеялся Юрай.
– Иногда ты очень неостроумен, – заметила мама. – Завтра мы едем домой.
– Завтра так завтра, – согласился Юрай. Он ведь все равно еще не знает вопросов, какие задаст карелу. «Олдос, – скажет он ему. – Где фотографии?»
Почему-то стало неудобно перед Аленой. Хотя почему, собственно? Если разобраться – стала бы она целоваться с чужим парнем в первом же вагонном переходе, если бы у Лоди-Олдоса-карела не было за душой чего-то, что искренняя баба Алена на дух не принимала бы? От хороших разве целуются с другими? Но там ведь еще семеро по лавкам… Им-то за что?
К вечеру же родилась дурная идея. Самому пошариться у Маши Ивановой в комнате. Полы уже вымыты, а Зины Карповны нет. Есть вредный мужик и собака. Надо было провентилировать идею.
Юрай медленно обходил забор, обтянутый колючкой. Штакетник в этом дворе был прилажен аккуратненько и часто, колючка сидела на остриях строго и не прерывалась нигде. Собака была на цепи. И цепь длинной не казалась. Юрай вошел в узкий проулочек, в который, видимо, въезжала ассенизационная машина.
«Самоочевидно, Ватсон, – думал Юрай, – тут вам и колея, тут и приближение запаха». Возле уборной штакетник был сломан. Это особенно бросалось в глаза по сравнению с аккуратностью предыдущего забора. С другой же стороны дыра была сделана в таком месте, что сразу ее обнаружить никак нельзя. Впритык к уборной и за кусточками. Хозяину, чтоб найти пролом, надо было бы совершить внешний обход или зачем-то полезть за уборную. Слом был свежий, доски изнутри чистые и даже еще пахли деревом. Были примяты трава и кустарник, а одна ветка зацеплена за гвоздь и неестественно вытянута не в свою сторону. Сразу представилось, как он – некто – прикрепляет первую попавшуюся ветку, чтобы скрыть ею поруху. Юрай отцепил ветку от гвоздя, и она радостно хлестнулась вбок и затрепыхалась освобожденными листьями. Тявкнула собака, но тявкнула так, на всякий случай. Из разлома хорошо виднелись крылечко и дверь покойной жилички. Было ясно, что разговоры о воротах с хозяйкой, мол, закрой-открой, в сущности, смысла не имели. К Ивановой можно было прийти тайно, собачка бы даже не заметила.