– Учись, Боба, – сказал Тимоша.
Шут вынул откуда-то из волос пушистую астру «страусовое перо». Протянул ее девушке-продавщице.
– Учись, Тимоша, – сказал Боба.
Девушка цветок понюхала. Улыбнулась задумчиво.
– Цветы, как много в вас смысла. – И вдруг, вероятно вспомнив свои обязанности, спросила шута очень строго: – Вы наконец выбрали что-нибудь, гражданин?
Охотник кашлянул деликатно.
– Кстати о медведях…
Дверь отворилась с мелодичным звоном. В магазин вошла Ольга. Она впустила с собой шум машин, говор прохожих, горький запах осенних садов. Она прошла мимо мальчишек.
– Купите червей, – сказал ей Тимоша. – Первый сорт черви.
– Высший люкс, – подхватил Боба. – Экстра… – Он хотел что-то еще добавить, да так и остался стоять с открытым ртом.
Ольга остановилась у прилавка с пестрым товаром. Боба глядел на ее затылок, на ее черные, как березовый уголь, волосы. Рот у него открывался все шире и шире и захлопывался судорожно.
– Кстати о медведях. Я, можно сказать, спал с медведем в обнимку. Жуткое дело…
Боба наконец справился с зевотой.
– Фантастика, – сказал он. – Не потерплю обмана.
Продавщица вскинула на него фиолетовые от негодования глаза.
– Мальчик, это еще что?
Боба ее не слышал. Он шептал что-то Тимоше на ухо, показывал на Ольгу.
Охотник смущенно откашлялся.
– Балбесы… Жуткое дело.
– Значит, спали в обнимку. – Продавщица поправила волосы.
– Рыжая! – вдруг сказал Боба.
Ольга пригнулась к прилавку, прилипла носом к стеклу. Продавщица уставилась на шута (дядю Шуру).
– Зачем вы сюда ходите? Зачем вы подарили мне астру?
– Рыжая! – еще громче сказал Боба.
– Почему вы молчите? – заплакала продавщица. – Молчите, даже когда меня оскорбляют.
Охотник уже держал Бобу за воротник. Тимоша отбежал к двери. Ольге удрать нельзя: у дверей Тимоша стоит.
В голубых глазах продавщицы блестели голубые слезы.
Боба понял свою ошибку.
– Я не вас, – заскулил он. – Я же знаю, что вы не рыжая.
– Какая вы рыжая, – подтвердил от двери Тимоша. – Вы в прошлый раз были белые, а еще позатот – розовые.
– Белая лучше, – сказал шут.
– Тогда я играла Офелию, – всхлипнула продавщица.
– И розовая хорошо, – сказал шут.
– Тогда я играла Джульетту, – всхлипнула продавщица.
– А я рыжий, – сказал шут. – Я работаю клоуном в цирке.
– Мы не вас, – сказал Боба.
Продавщица еще раз всхлипнула:
– А я обыкновенная. У нас молодежный экспериментальный театр. Мы ищем новые формы. Сейчас я играю мещанку – отрицательный персонаж.
Охотник Бобу встряхнул.
– Жуткое дело. Зачем ты кричал «рыжая»? Кого ты имел в виду?
– Да вот эту, – сказал Боба. – Она и есть рыжая.
Охотник посмотрел на Ольгу.
– Не надо. Не надо оскорблять. Ты же отчетливо видишь, что она черная.
– Прикинулась, – сказал Боба. – Могу биться – рыжая.
– Она действительно рыжая, – вмешался шут (дядя Шура).
– Балбесы. – Охотник выпустил Бобин ворот. – Даже если и рыжая. Нельзя указывать человеку на его природные недостатки.
Продавщица тоже посмотрела на Ольгу. Вспомнив свои обязанности, она спросила:
– Тебе чего, девочка?
– Ружье.
– Ружье?
Ружья стояли в стойке, как строгие черные клавиши.
– Ну, – сказала Ольга, – ружье, которое подешевле.
Продавщица ей улыбнулась:
– Ты, девочка, не в тот магазин пришла. Ружья – игра для взрослых. А взрослые игры не бывают дешевыми.
– Мне не играть. Я кого-нибудь укокошу. – Ольга кинула взгляд на Бобу и отвернулась.
– Что? – воскликнули охотник, продавщица, Тимоша и Боба в один голос.
Шут достал откуда-то балалайку.
– Укокошу, – повторила Ольга.
Тимоша подошел к ней, осмотрел ее со всех сторон.
– Зачем перекрасилась?
– Авантюристка! – сказал Боба. – Мы у нее спросим, зачем она перекрасилась. Сегодня она волосы красит – раз. Завтра маникюр наведет два. Послезавтра – губы намажет. Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно.
Ольга схватила ружье. Вскинула его к плечу.
– Убью!
Боба упал на колени. Руки поднял.
– Убьешь – ответишь!
Тимоша снова спросил:
– Зачем же ты перекрасилась?
Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.
Боба дрожал всем телом.
– Не дрожи, – сказала ему Ольга. – К сожалению, оно не заряжено.
– А я от смеха дрожу.
Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.
– Запомни, этим не шутят.
– Зато этим шутят. – Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. – Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.
– Она не горбатая. Она красивая, – смутившись, поправила его продавщица.
– Только рыжая, – подсказал Боба. – Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.
Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.
Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.
– Рыжий – чудак. Рыжий – забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех – витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу… Но иногда мне кажется: разреши им – и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?
Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.
– Вот, – сказал охотник. – Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф – болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый – какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: «Эй ты, лысый, деньги платил?» У других не спросит – у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: «Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху». На танцах девчата со мной танцевать не идут стыдятся. Со всех сторон хихикают: «Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый…» Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.
– Что же мне делать? – спросила Ольга.
Боба тут же сунулся с предложением:
– Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.
– А еще поэт, – сказала Ольга.
Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!
Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:
– Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком – и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.
– А если я не смогу?
– Не надо, – сказал охотник. – Посмотри на меня. – Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге. – Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотник, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат – не смеются. Потому что у меня охотничий билет – разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом. – Охотник произнес как пророчество: – Удостоверение личности.