Боба захохотал.
– Она тоже охотница. Моржа один на один завалила.
– Ну, завалила. Я его из винтовки.
– Моржа? – Охотник поежился и засмеялся. – Кстати о медведях, сказал он. – Я вам еще не поведал?
– Она оленей била. – Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.
Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.
Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.
Охотник и Боба заливались, словно два саксофона.
Тимоша молчал.
Шут (дядя Шура) тоже смеялся. Он сидел на полу и смеялся голосом скрипки. Из его глаз длинными острыми струйками били слезы.
Закатывался Боба:
– Во врет – уметь надо. Ну и рыжая! Соври еще!
Икал охотник:
– Жуткое дело. Куда мне со своим медведем…
Ольга выпустила ружье. Продавщица спиной ударилась в полку с товарами. Ольга тут же схватила другое. И… грохнул выстрел. Ольга испуганно посмотрела вокруг. Дыма не было, раненых тоже. Это выстрелил шут (дядя Шура) из дурацкого пистолета разноцветными кругленькими бумажками с очень вкусным названием – конфетти.
– Почему вы смеетесь? – спросила Ольга. – Почему вы смеетесь, не зная? Почему вы ему верите, почему вы не верите мне?
– Она нерпу сама себе настреляла на шубу, – взвизгнул Боба.
Ольга выбежала на улицу.
– Боба, имеешь, – тоскливо сказал Тимоша.
– Посмеяться нельзя? Смех – витамин для нервной системы. – Боба снова застрекотал: – Ха-ха-ха!
И никто не заметил, как в магазин тихонько вошел Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем.
– Ольга, – позвал он. – Ольга!.. Дядя Шура, где Ольга?
– Убежала, – сказала ему шут (дядя Шура).
Аркашка подошел к Бобе.
– Здравствуй, старый бродяга, – сказал ему Боба. – Вижу, ты, брат, не изменился с той благословенной поры, когда ходили кожаные рубли и деревянные копейки, когда короны королей были доступны для нас, как теперь портсигары, когда принцессы были красивыми, а вино крепким, когда наши шпаги не знали ржавчины поражений…
– Здравствуй, старый бродяга. Над Ольгой смеешься?
– Угадал, гениальный ребенок.
Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.
– Еще хочешь?
– Ты что, одурел? – спросил Боба. – Ты, старый бродяга…
– Не за гениального ребенка – за Ольгу.
Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.
– Отскочите, – сказал он. – Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?
– Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.
– Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес.
Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.
Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.
– Ольга!
– Ольга! – передразнил его Боба. – Еще один спятил.
Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:
– А вдруг она не врала?
– Маловероятно, – вздохнул охотник. – Хотя и другое – смеху не к спеху.
– А вдруг она не врала? – спросил Тимоша у продавщицы.
Продавщица кивнула:
– Не врала.
– А вдруг, – сказал шут, – а вдруг врала?
Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.
– А вдруг? – повторил шут. – Ай-яй-яй, и мы ей поверили.
– Ну и что? Ну и поверили! – сказал Тимоша с сердитым напором.
– Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?
– Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя…
– Короче, где она?
– В парке.
Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.
Продавщица сказала:
– Они встретятся в парке…
Шут сказал, глядя в пол и краснея:
– Там хорошее место для встречи…
Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.
– В восемь вечера, – сказал шут.
– В восемь вечера, – сказала ему продавщица.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях – будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.
Осенью – ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю – слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.
Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:
– Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха… Перемелется – мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка – частный случай. – Шут голову опустил. Руки развел. – А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены… Тс-с… Осторожно… – Шут оглянулся. – Это не детская тема. Я извиняюсь.
Ольга шла вдоль гранитного парапета, за которым текла речка. Эта речка – протока – впадала в другую речку, а уж та, своим чередом, – в море. Ольга трясла головой, черные, как березовый уголь, волосы падали ей на лоб густой челкой.
Ольга не заметила, как к ней подбежал Боба.
– Эй, ты! – крикнул Боба.
Она не услышала.
Боба дернул ее за рукав. Она остановилась и тотчас приняла оборонительную позицию.
– Не надо, – сказал Боба. – Меня уже били. – Боба повис на скамейке, как тряпка, и звук у него выходил изо рта со свистом, словно Боба испортился. – Полный комфорт. Тимоша теперь за тебя заступается… Тимоша осел. – После этих слов Боба вскочил со скамейки и огляделся. – Я в переносном смысле…
– Имя у него хорошее, – сказала Ольга. – Тимоша.
– Да Юрик он, Юрик. У него фамилия Тимофеев. Ты на меня злишься?
– Боба, я тебе прощаю. Я все-все прощаю. Я ни на кого не сержусь. Зачем? Злой бывает только глупость.
Все птицы в парке громко и удивленно пискнули, словно им открылось нечто великое. Они все разом повернули головки и посмотрели на угрюмую серую ворону, которая сидела на самом высоком дереве. «Кар-р-р», – сказала ворона и, в свою очередь, посмотрела на ястреба, который дремал высоко в небе на распластанных крыльях.
Боба уселся в небрежной позе – нога на ногу.
– Угадай, я умный или глупый?
Ольга сказала:
– Наверно, ты не дурак.
– Правильно.
– Тогда зачем ты все время кривляешься?
– Для балды. То есть для смеха. Без смеха кто я такой? Обыкновенный серый человек.
– И тебе все равно, над чем смеяться?
– Конечно.
Ольга уселась рядом с Бобой.
– Боба, только не врать. Если ты увидишь, что человек тонет, ты бросишься к нему на помощь?
– В зависимости от желания утопающего, – сказал Боба. – Если утопающий, кричит: «Помогите, помогите!» – я брошусь его спасать. Я прилично плаваю, не хуже Тимоши. Если утопающий молча тонет, зачем мне мешать ему? Может, он от этого удовольствие получает.
– Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.
Боба захохотал.
– Нашла время. Сейчас вода холодная.
– Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.
Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.