– Мы ничего, – сказал старикан. – Мы вот встретились. – Старикан обнял макинтоша. – Здравствуй, друг Петя!
– То есть как это – ничего? Сначала обзывает, а потом ничего? Я вам не Петя!
Старикан посмотрел на него с презрением. Обнял шута (дядю Шуру).
– Действий не было. Нецензурщины – не дай Бог. Сынок, закон не нарушен!.. Георгинчик! – сказал он гражданину и пошел, потряхивая сумкой. – Сонюшка, я иду-у!..
Гражданин в макинтоше приподнял свою модную шляпу.
– Извините, закон действительно не нарушен. Не смею мешать. Я все понимаю. Вы на посту. – И он удалился на цыпочках, чтобы ни звука, ни шороха.
– Смейся, ты хотела смеяться, – сказал Ольге шут.
– Сейчас. – Ольга прокашлялась.
Прибежал Тимоша с бутылкой.
– На, попей лимонаду.
Ольга взяла у него лимонад, отпила глоток. Вдохнула свежего воздуха, который, как и подобает, немножко припахивал нефтью.
– У тебя что, никакого самолюбия нет? И ты не обиделся? Серый ты, как туман.
Тимоша крепился, хотя видно было по всему, что это дело дается ему с трудом.
– Что ж на тебя обижаться? Смешно на тебя обижаться. Мне тебя очень жаль.
– Это почему тебе меня жаль? – воскликнула Ольга. – Это зачем?
– Что я, не человек? Что, у меня сердца нет? Ты не волнуйся, тебе вредно волноваться. Хочешь, я тебе мороженое принесу?
Ольга повернулась к шуту (дяде Шуре).
– Чего он ко мне лезет с нежностями? Он что, с ума сошел?
– Ты не волнуйся, ты не волнуйся, – сказал Тимоша.
Ольга уставилась перед собой, окончательно сбитая с толку.
– Дядя Шура, что происходит? Может, он принимает меня за сумасшедшую? Асфальтовая голова. Зоопарк в одном лице.
– Смейся, – сказал ей шут.
Тимоша тронул его за локоть.
– Вы «скорую помощь» вызвали? – Он спросил это шепотом, но Ольга услышала.
– С чего это ты придумал? Зачем «скорую помощь»? Я не больная.
– А чего ты кричишь как сумасшедшая? – озлился Тимоша. – Чего ты говорила, что у меня уши глаза закрывают?
Ольга сложила руки на коленях, сгорбилась.
– Так, значит, над тобой смеяться нельзя?
– А чего надо мной смеяться? Уши у меня как уши, как у всех людей. Нос как нос. Голова как голова, как у всех головы.
– И у меня волосы как волосы! Как у всех волосы. Видели, дядя Шура, лучше быть сумасшедшей, чем рыжей. Сумасшедшей почтение, и ласковое обхождение, и лимонад. – Она бросила бутылку в реку и захохотала. Смеялась она сухим неестественным смехом, похожим на плач. Что-то ломалось в этом смехе, стонало и вот-вот должно было рухнуть. – Юрик, я сумасшедшая! Живо за лимонадом! Ха-ха-ха…
В шорохе, в треске нейлона возникла возле них сиреневая женщина с заграничным портфельчиком в клетку.
– Прелесть! Находка! Ты думаешь, это легко? Напрасно ты так думаешь, – сказала она полным восхищения и усталости голосом. – А глаза! Какие глаза. Крупным планом. Все будут в восторге.
Ольга отодвинулась от нее.
– Что с вами?
– Вы, наверно, побывали на юге и перегрелись, – сказал Тимоша.
Женщина не обратила внимания на эти слова. Она смотрела на Ольгу, как смотрят художники на еще не законченное полотно.
– Ты нам подходишь. Роль прямо для тебя написана. – Женщина спохватилась, объяснила: – Я с киностудии. Мы тебя будем пробовать. Ты рада?
– Ужасно рада, – сказала Ольга. – Я вся в восторге. Я умею петь басом. – Ольга запела: – Ля-лям-ля-лям, ля-ли-ля-лям…
Женщина остановила ее:
– Это детали… – И заговорила так, словно перед ней был еще некто и к этому некто она обращала свои слова: – Представьте себе: умная девочка, одаренная, смелая. В силу этих перечисленных качеств она всех презирает, даже мальчика, в которого влюблена. Трагично. Как ты находишь? – спросила она у Тимоши.
– Я в этом не понимаю, – сказал Тимоша.
– Я сяду. Я так устала. – Женщина уселась на парапет. – Пять тысяч мальчиков, пять тысяч девочек – с ума сойти… Итак, в своем тщеславии наша героиня пытается встать над обществом. Ничего не прощая, взыскательная и надменная, поднимается наша героиня к своему неизбежному краху. Ее ненавидит весь класс, ненавидит вся школа. Но ничего не могут с ней поделать. Все хлопочут вокруг нее одной. А что поделать? Она хорошо учится. Выгонять из школы нельзя. А как быть? Поэтому крах у нее будет моральный.
– Ну, вы даете, – сказал Тимоша. – Таких не бывает. Такую бы в два счета приземлили.
– Ничего не понимает, – сказала Ольга и улыбнулась женщине. Потом она строго посмотрела на Тимошу. – Ну что ты можешь понимать, ты, серый, как туман?
– Да, да, конечно. Хорошая фраза. – Женщина посмотрела на Ольгу и слегка от нее отодвинулась. – Эту фразу мы впишем в сценарий. Ты ее сама придумала? Голова кругом. «И мальчики кровавые в глазах…»
Ольга кивнула:
– Сама.
Тимоша сжал кулаки.
– Шестью шесть, – сказала Ольга.
Тимоша сжал кулаки еще крепче.
– Зоопарк в одном лице, – сказала Ольга. – Ну, ударь, ударь. Я теперь актриса, я теперь на вас чихаю. – Ольга захохотала, а когда отсмеялась, спросила у женщины: – Хотите, я научу вас сводить бородавки?
– Но у меня нет бородавок, – сказала женщина.
Ольга оглядела ее с головы до ног.
– Как мне вас жаль. Ничего-то у вас нет: ни красоты, ни вкуса, ни такта, ни даже бородавок.
Женщина еще дальше отодвинулась от Ольги. Поежилась.
– М-да, – сказала она. – Находка, нечего сказать. – И кисло добавила: – Прелестно, этот текст мы впишем в сценарий. В жизни не соглашусь работать на детской картине. Пять тысяч мальчиков, пять тысяч девочек – и все поют басом. Повальное бедствие.
– Не хочу я сниматься, – сказала Ольга тоскливым, затравленным голосом. – Оставьте меня в покое.
– Ай, не морочь ты мне голову. Ты нам подходишь. Я за тобой уже целый час наблюдаю.
– Вы считаете такой срок достаточным? – спросил шут (дядя Шура).
– А вы кто такой, чтобы интересоваться?
Шут достал из-за парапета милиционерскую фуражку. Надел ее на голову. Сиреневая женщина посмотрела на него долгим, сожалеющим взглядом.
– Умоляю. Я видела фильмы о милиционерах. Довольно плохие. Но фильма, сделанного милиционером, не видела, даже плохого.
Шут (дядя Шура) развел руками.
Ольга резко повернулась к женщине.
– Вы всерьез думаете, что я мерзавка? Я не такая!
– Какая разница, такая ты или не такая. Не такая – научим. Важны задатки. Чтоб я еще пошла работать на детскую картину!
– А кто вас заставляет? – спросил Тимоша.
– А ты молчи, боевая киса-мяу. Зоопарк в одном лице.
Тимоша снова сжал кулаки.
Женщина вытащила из сумки открытку.
– Возьми. Здесь написан наш адрес и мое имя. Покажешь на проходной. Я тебя жду. Я уверена, мы полюбим друг друга. – Женщина погладила Ольгу по щеке. Пошла сгорбившись.
Дядя Шура отобрал у Ольги открытку, разорвал ее и бросил клочки в воду.
– А я, может быть, славы хочу, – вяло возразила Ольга.
– Хватит! Прославилась.
– Не хватит! – крикнула Ольга.
– Не кричи. Я взываю к твоему рассудку. Короче – к уму.
– Это самое легкое! Когда нельзя воззвать к рассудку того, кто виноват, взывают к рассудку того, кто прав. Почему, когда один обидел другого, обиженному говорят: прости его, ты должен быть умнее? Почему обиженные всегда должны быть умнее обидчиков? Почему умному всегда говорят – уступи? Почему дуракам и хамам такая привилегия?
– Почему? – угрюмо спросил Тимоша.
Шут (дядя Шура) снял фуражку, лоб вытер носовым платком. Открыл рот, и изо рта у него стали вылезать шарики – розовенькие, голубенькие, зелененькие, лимонные, ясненькие, – короче говоря, разноцветные шарики.
– Не знаете, – грустно сказала Ольга.
– Эй! – раздался крик. – Эй, где вы?! – На набережную вылетели Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем и Боба. – Вот вы где! Мы запарились. Мы весь парк обегали.