Ольга взяла у Аркашки портфель.
Аркашка старательно дышал, обогащая свою загнанную кровь кислородом.
Он отдышался наконец. Стащил Ольгу с парапета.
– Прячься быстрее. Сюда бабушки мчатся. Три квартала висели у меня на пятках. В парке я их сбросил со следа. Они сейчас здесь будут, зуб даю – у моей бабушки нюх чувствительный.
– Дядя Шура, спрячьте меня, – попросила Ольга.
Дядя Шура открыл дверь будки. В этой будке некогда стоял милиционер-регулировщик, но повесили над перекрестком светофор-автомат – и регулировщик оказался ненужным. Будку оставили на всякий случай: вдруг автомат испортится.
Первой на набережную выбежала старуха Маша, за нею – старуха Даша. Они подозрительно оглядели компанию.
– Кто ее видел?
– Куда она делась?
– Шурка, отвечай, ты ее схватил? – спросила старуха Маша и, не дав времени шуту на ответ, заголосила: – Вся в рыжую Марфу! Родная бабка лежит под уколом, валерьяновку стаканами пьет. А она гуляет. Она обиделась. У нее нервы. Где она?
– Я сказал – топиться пошла, – ответил за всех Аркашка.
– А я тебя за ухо.
Аркашка безучастно подставил голову.
– Отрывайте, все равно когда-нибудь оторвете.
Боба вступил в игру печально возвышенный, закатив глаза к небу:
– Она утопилась. Она действительно утопилась. Встала на парапет. Руки вот так. Сказала: «Я всех прощаю, всех, всех». Потом сказала: «Прощайте, природа и небо, одни только вы меня понимали». И бултых…
– Господи, твоя воля! – Старуха Маша перекрестилась. Спину выпрямила и заговорила грустным возвышенным голосом: – Что же мы Клаше-то скажем?.. Такая хорошенькая, славная такая. А уж вежливая, а уж воспитанная. Умница. А какие у нее волосики были чудесные. Я таких отродясь никогда не видела, как огонек…
– И ты не бросился ее спасать, такую девчонку? – тихо спросила Бобу старая дворничиха.
– Я не мог. Я простуженный. – Боба закашлялся хрипло и засипел: – У меня катар.
– А ты? Почему не прыгнул? – спросила дворничиха у Тимоши.
– Я? Вы меня спрашиваете?
– Бестолковый! Тебя, а то кого же?
– Я? Почему я не прыгнул? – Тимоша не сразу нашелся. – На меня столбняк напал. Я вроде окаменел. Вот так, – Тимоша выпрямился, нижняя челюсть у него на минуточку отвалилась.
Дворничиха засмеялась, на него глядя, но вдруг сморщилась вся и заплакала.
– Ты чего? – Старуха Маша бросилась к подруге, принялась тормошить ее, утешать. – Что ты, что ты, Даша? Ты, никак, плачешь? Если уж Даша заплакала, значит, в самом деле что-то серьезное произошло, – сказала она и снова принялась тормошить и утешать подругу. – Даша, не плачь. Ну, Даша. Такая девчонка была! Абрикосинка наша-а-а!..
Плакала Маша.
Плакала Даша.
– Такая девчонка была… За такую девчонку не только в воду – в огонь можно прыгнуть. А они, видишь, простуженные, в столбняке. Лоботрясы. Я бы на их-то месте в такую девчонку влюбилась по гроб жизни.
– Спокойно, тетя Даша, спокойно, – остановил ее шут. – Это другая тема. Сегодня мы ее не касаемся.
– Про любовь в твоем театре нельзя, – вздохнула дворничиха. – Говори, куда ты дел Ольгу? Ее бабка в постели лежит, в ожидании инфаркта, мы по городу бегаем на больных ногах. Куда ты ее дел?
– Куда ты ее дел? Говори, Шурка, – поддакнула старуха Маша.
– Никуда, – ответил шут. – Она домой поехала.
– Врешь ведь.
– Точно. Взяла такси и поехала. Все видели.
Старая дворничиха оглядела всех. Все смотрели на нее искренними, правдивыми глазами.
– У, мазурики!
– Аркадий, пойдем. Пойдем, внучек.
Аркашка увернулся от ласковой руки своей бабушки.
– Чего это ты от бабушки бегаешь? – изумилась старуха Маша и, увидев, что старая дворничиха уже направилась уходить, крикнула ей: – Даша, ну куда ты? Раз она живая, можно не торопиться. – И тут же ловко ухватила зазевавшегося Аркашку за ухо – даже вазелин не помог. – Домой, прошептала она сладострастно, – за рояль!
Аркашка вопил:
– Отпусти ухо! Я этого не потерплю.
– Потерпишь. Мы и не такое терпели, и ты потерпишь. Нас родители вожжами учили поперек спины – мы молчали. А вас за ухо тронешь – вы в крик. Щепетильные шибко.
Когда она уволокла Аркашку, Ольга вылезла из будки регулировщика.
– Я и не знала, что я такая хорошая, – сказала она. – Как странно. Это зачем, дядя Шура?
– Не задавай вопросов – тема исчерпана, – сказал ей шут.
– Но… – сунулся Боба.
Шут (дядя Шура) милиционерскую фуражку надел и в милиционерский свисток засвистел.
– Пр-рекратить!
По свистку остановилась проходившая мимо «Волга». Таксист подбежал к дядя Шуре.
– Нарушил, товарищ начальник. Я понимаю. Осознаю. Нарушил.
– По-моему, вы ехали как положено.
– Шутите. Ха-ха-ха! Милиция всегда права. Милиция не останавливает тех, кто правильно ездит. Клянусь, больше не повторится. Не везет мне. Кругом не везет.
Таксист сказал шуту на ухо:
– Фиаско. Пардон, я вас и в этой красивой фуражке узнал. И я вам скажу – фиаско. Я ей, простите, предложение сделал.
– Согласилась? – нервно поинтересовался дядя Шура.
Таксист посмотрел на него понимающе.
– Я же говорю: фиаско. Поясняю: наотрез отказала.
Дядя Шура вздохнул облегченно, лоб платком вытер, достал из-за парапета свой красивый букет.
– Отвезите домой эту девочку.
– Эту рыженькую? Какой рыжик, морковочка. А ну, молодые люди, в машину.
– Дядя Шура, оштрафуйте его, – попросила Ольга.
– Поедем, морковочка. Штрафы, рыженькая, не твое дело.
– Дядя Шура, оштрафуйте его хоть совсем ненамного. Хоть на десять копеек, – попросила Ольга.
Таксист взял ее и понес. И когда машина отъехала, шут снял с головы фуражку.
– Что я могу поделать, если нет такого закона, по которому бы штрафовали за слово «РЫЖИЙ».
Девушка-продавщица бежала по набережной. Она махала рукой дяде Шуре и улыбалась.
Шут (дядя Шура) быстро фуражку спрятал, с гранитного парапета букет цветов взял, девушке навстречу шагнул, сам себе нечаянно на ногу наступил и упал – растянулся. Рассыпались цветы. Шут сел, сам над собой заплакал. А вокруг смеются.
Все смеются, все, кто участвовал в этой истории. Бабки-старухи смеются, шикарный охотник смеется, гражданин в макинтоше смеется, бородатые парни и девушка в джинсах, старик с продуктовой сумкой смеется. Тимоша, Боба, Аркашка смеются. Ольга тоже.
Шут встал, отряхнулся. Послал девушке-продавщице воздушный поцелуй мол, не огорчайся.
Смеются вокруг. А девушка чуть не плачет.
– Не торопитесь смеяться, – грустно сказал шут.
Он вынул из-за пазухи розу, подал ее девушке-продавщице. Роза заполнила обе ее ладони, яркая, жгучая, необыкновенно прекрасная.
– О досточтимый зритель, – сказал шут, – не торопитесь смеяться…